Письмо моим детям и детям грядущего мира

Примирение человека с природой предполагает примирение головы с телом, восстановление их первоначального единства. Подъём рыночной цивилизации повлёк за собой притупление человеческих качеств в человеке. Упадок старого мира отныне предвещает возрождение человечности, высвобожденной из скорлупы абстрактного человека.

Мне бы хотелось, чтобы мы раз и навсегда отбросили предрассудок, до основания пропитавший ядом общественное мнение. Нужно прекратить отождествлять интеллектуала с образованным человеком, эрудитом, учёным, мыслителем, поэтом, новатором.

Интеллектуал – это просто-напросто тот, кто ставит рассудок превыше чувственного разума тела. Все мы в разной мере обладаем способностями как к физическому, так и к умственному труду, поскольку веками образование предписывало нам подчинение хищной силе, которой нас якобы наградили боги. Новый союз человека с формирующейся человечностью уничтожит это одноклеточное деление. Мы научимся преодолевать противоречия между головой и телом.

Оторванная от жизни мысль стремится управлять жизнью. Первоначально она была одета в рясы религии, но в современный мир она вошла в нелепом светском наряде философии и идеологии.

Разногласия между идеями и жизненными стремлениями свидетельствуют об отдалении человека от его естества. В этом кроется причина экзистенциального недомогания, которое тревожит нас уже не первое тысячелетие и которое универсальная, но совершенно глупая диагностика определяет как «онтологическое».

Неправда, что человек рождён покалеченным изнутри, словно на нём лежит какое-то генетическое проклятие. Его единство раздробил злополучный экономический вектор, лишив его собственного я. Эксплуатация человека человеком нарушила процесс преодоления животного состояния, который начался в период палеолита – эпоху, характеризующуюся отсутствием войны и особым вниманием, уделяемым женщине. Возникшая затем цивилизация задержала движение человека в сторону человеческого становления, она сбила с курса судьбу, ведущую к творческой жизни, превратив её в убогие поиски пропитания.

Человечество застряло на стадии зародыша. Рыночная цивилизация помешала ему родиться. Она сделала из человека жалкого и нелепого недоноска.

Хищнический инстинкт, присущий царству животных, удалось превозмочь, одухотворить, превратить в нечто ангельское под предлогом покорения и усмирения живущего в нас зверя. Но зачем ещё его укрощать, если только не для того, чтобы заставить его работать?

Почему никто так и не понял, что процесс вытеснения и вымещения подавленных желаний, толчком которому послужило преобразование жизненной силы в рабочую, завершился победой варварства, обратившего всю историю от неолита и до наших дней в длинный след из кровавых потрохов?

Мысль, вырванная из жизни, цепляет и уносит с собой клочья, ими она и питается. У экзистенциального страдания нет иного объяснения.

Животное начало, мучительно дрессируемое небесным духом, сделало из нас гибридов. Посмотрите, как мировой театр срежиссировал на вселенских подмостках патетические и шутовские телодвижения этих бедолаг, рождённых от противоестественной связи ангела со зверем!

И только искусство жизни – какой-нибудь dolce stil nuovo[6] – избавит нас от этого душевного состояния, которое со свойственным ему высокомерием зажигает звёзды в грязи.

Интеллектуал выделяет идеологию, как паук – нить для паутины. Он в плену у того, что его кормит. И освободится он от этого лишь тогда, когда, услышав шёпот и крик собственного тела, станет глашатаем той жизни, что пульсирует у него внутри.

Идеология, болезнь бытия

Всегда есть опасность, что лучшие идеи могут стать худшими. В книге «Нет ничего святого, всё можно говорить»[7] я отстаивал принцип, которому до сих пор остаюсь безоговорочно верен: «Терпимость по отношению ко всем идеям, какими бы отвратительными, смехотворными и абсурдными они ни были! Нетерпимость к любому бесчеловечному поступку, совершённому будь то Государством, этнической группой или же отдельным человеком!» Наказание и уголовное осуждение расистских, сексистских, ксенофобских, любых ошибочных и безнравственных высказываний никаким образом не могут решить задачу их искоренения. Тюремное заключение или правовые взыскания, наложенные на пособников тошнотворных идей, слишком напоминают «популистское правосудие», спешащее изгнать собственную зачаточную мерзость, точь-в-точь как те толпы, что, крича во всё горло, требуют казни убийцы.