Письмо моим детям и детям грядущего мира

Однако каждое мгновение сталкивает человека с абстрактным существом, которое, изо всех сил стараясь превратить зверя в ангела, лишь добивается победы одухотворённого зверства.

Хитрость духа заключается в том, чтобы скрыть возможность воссоединения каждого человека с самим собой. С раннего детства она не даёт телу развить чувственное восприятие, это универсальное практическое и в то же время теоретическое знание, за которое ратовали Рабле и Монтень и которое стало вдохновением для множества анархистских учений.

Целостный человек, неотступно следующий за самыми безумными гуманистическими мечтами, – не кто иной, как существо, познающее себя в процессе человеческого становления.

Надменный разум открывает двери глупости. Когда-то, несмотря на заносчивость, у такого разума был ещё стиль. Он обладал той живостью, без которой идеи превращаются в кладбища. Но мы видели, как в век, охваченный катастрофами, рождались умы, прославлявшие глупость и полагавшие, что тем самым они возвышают себя над певцами бессодержательности, которые задавали тон в обществе. В пустынях творческого воображения первые старались оживить самые что ни на есть сомнительные ценности прошлого – национальное, религиозное, этническое и общинное самоопределение, догму очищения и жертвоприношения… – противопоставляя их идеологии антирасизма, идеологической борьбе против антисемитизма, образчикам авторитарного и сутяжнического гуманизма, манипуляторам добродетели. Причём делали они это с таким лицемерием, что мерзости их оппонентов производили впечатление «истины».

Между пустопорожними прогрессивными идеями и многословием консерваторов существует некое тайное соглашение. С завидным единодушием слепцы, что мнят себя ясными умами и провидцами, скатываются в итоге в общую выгребную яму.

Мы притворяемся интеллектуалами каждый раз, когда нас охватывает ощущение раскола между нашими мыслями и жизненной силой, каждый раз, когда из-за некоего абстрактного понятия оскудевает и лишается плоти наше единственное неотъемлемое богатство – эта телесная жизнь, которой мы зачастую не даём высказаться, эта физиологическая, психологическая и умственная материя, голосом которой мы гнушаемся до тех пор, пока она не обратится к нам на языке тревоги и болезни, эта кобылица, которую мы, пытаясь обуздать, лишь раздражаем, вместо того чтобы успокоить, эта жизнь, которую мы, надрываясь, так сильно пичкаем всевозможным сором, что в итоге она изрыгает проклятия смерти.

Будь он хоть невеждой, хоть мудрецом, интеллектуал в своём экзистенциальном отчаянии – всего лишь надломленное существо, чья вырванная из жизни мысль истекает кровью.

Что за мрачная шутка эта популистская демагогия, извлекающая выгоду из абстракции культуры – то есть отчуждённой формы жизни и знания – для того, чтобы настроить против принадлежащего ей уникального наследия искусства и мысли толпу невежд, посредственностей, завистников, которые не ведают, что творят. И всё это во имя чего, кого? Не жажды жизни, а жажды власти, приводящей к деградации жизни. Не поэта, опьянённого жизнью, а параноика, которому ударило в голову зверство.

Быть может, в будущем сохранятся ещё тут и там крупицы этого национализма, который стал первой обширной идеологией, способной занять место религии и мифа социального единства, основанного на всеобщей вере.

В период территориальных завоеваний и капиталистического империализма «маленький человек», портрет которого нарисовал Вильгельм Райх, увидел в национализме кормушку, где его тщеславие могло нажираться, отращивая брюхо. Сегодня же упадок Государств и немощность их лидеров оставляют ему лишь пустой пузырь из кишок, и наполнить его способна только злоба.

Однако шквал варварства вызывают не пушки, не бомбы, не расистские речи, не ксенофобия и не фанатизм. А именно ненависть, страх, озлобленность тех, у кого рыночная цивилизация изо дня в день отнимает жизнь и любовь к себе, без которой любовь к окружающим неизбежно увядает.

Прежде затяжная война стравливала религию и философию. Отныне она продолжается, сталкивая прогрессивный дух и консервативный обскурантизм. Но основная битва разворачивается вовсе не на общественных аренах, где соперничающие за власть стороны дают волю эмоциям. Она разгорается там, где она возникла: в запутанном переплетении головы – главы – и подневольного тела.

До тех пор пока мы не преодолеем раздвоенность тела и головы, мы будем зажаты в тисках между абстрактным разумом и звериным инстинктом выживания, между псевдознанием, на которое притязают хозяева, и невежеством, приписанным рабам, о котором с гордостью заявляют сторонники добровольного рабства. До тех пор пока новый союз тела и чувственного разума не восстановит нашу утерянную целостность, невзгоды бытия не прекратятся. Сколь бы счастливо ни складывались наши обстоятельства, над нами по-прежнему нависает зловещая угроза возврата в бесчеловечность. Без этого основополагающего умиротворения мира на земле не будет.