Плач Синайских гор

Сестре, Ирке, да и зятю тоже, не больно нравится, когда он приезжает. Они в столице своей все в бегах. Не зря в народе говорят: сестра любит брата богатого. После похорон матери Ирка в деревню почти и не приезжала. В Троицу – на кладбище сходить – и обратно. Мол, у самих в Подмосковье дача, дел полно. Слышал он про дачу эту: сауна, клумбы с цветочками, дорожки плитами выложены да гамак под берёзой. Вроде бы родные брат с сестрой, а ничего общего, как день и ночь. И нет ей дела до его проблем. Ему – тем более. Повидаются раз в год – и этого хватает. Не о чем говорить. Звонит, конечно, перед праздниками. Скорее всего, узнать: жив ли. С детства ведь ей за батьку был. Ей год исполнился, когда отец в аварию попал. С тех пор все мужицкие дела повисли на его жидких плечах. Всю жизнь хилым был. Что не скажешь про сестрицу. В неё, таких как он, пять-шесть войдёт. И лицом разные: у него моська вытянутая, лошадиная, а у Ирки – круглее луны. В бабку по отцовой линии пошла. И даже характером все капельки подобрала. Весь мир вокруг ноги крутит. А он вечно чего-то стесняется. У матери по нему всегда душа болела. «Как ты, Лёшенька, жить будешь? Комара убить жалеешь!». А теперь вот корову порешить надо. И некого на убойное дело нанять. Всем уж в ноги кланялся. Словно издеваются, нос воротят. Ни за какие бабки не уговорить.

За неделю до Нового года наточил ножи. Картинка забоя перед глазами стоит. Вот обухом топора изо всех сил бьёт по голове, чтобы с ног свалить. Вот перерезает горло, чтобы кровь выпустить. Продумывал всё до деталей: с какой стороны встать, как размахнуться, – а самого тошнило.

Утром проснулся с головной болью. Давление поднялось, что ли? Стал Пеструху доить. Она, как учуяла что, на него с такой мольбой смотрит. И даже, повернувшись, лизнула в темечко. У него глаза слезами застило. Стал себя стыдить: мужик ты или нет?! Почему-то вспомнилось, как отец петуху голову рубил, а петух этот без головы по двору бегал. А вдруг и Пеструха…. Ну, то же самое!.. Чокнуться можно!

Однако дело делать надо. Взялся за топор и во двор. Пеструха так глазом в его сторону и косит. Скрипнул зубами и размахнулся. И дальше всё, как в угаре. И ошкуривал, и разнимал, и кровь вымывал. А потом открыл бутылку и с горла опустошил. Наутро очнулся – глаз не открыть. Голова раскалывается, будто кто её острым топором на куски рубит. Шатаясь, пошёл к Славке о сбыте мяса договариваться. И тут облом. Цену сбили вдвое. Аж в глазах помутилось. Лучше бы Пеструху живьём сдал! Зачем такой грех на душу брал?!! Но куда денешься? Оптом продал. А как мясо вывезли, пошёл к бабе Шуре самогонки просить. Та, «сердобольная», за отработку впрок трёхлитровую банку налила. В запой зашёл аж на две недели. Словно в аду побывал. Не помнил, как Новый Год наступил. И тут звонок от сестрицы, с праздником поздравляет. А у него и сопли, и слёзы – слова не вымолвить. Одно твердит: «Возьмите меня! Подохну ведь здесь один! Пеструху своими руками на куски кромсал!.. Видела бы ты, какими преданными глазами она на меня смотрела! Не ожидала такого зверства!!! Лучше бы я себе шею перерезал! От неё хоть польза была. А я что? Зачем свет белый копчу?». У Ирки и слова куда-то подевались. Молчит, сопит в трубку.

А к ночи с душой стало твориться такое, что словами не описать. Хотел самогонки выпить, так организм не принял. Всего наизнанку вывернуло. А глаза всё на крюк смотрят, что возле печки в стену вбит. Мать на него связки лука вешала, чтобы гниль не брала. И мысли в голове одна черней другой. Куда ни кинет взгляд, всюду Пеструхины глаза мерещатся, когда шершавым языком темечко лизала. Стал верёвку искать. Уж и петлю скрутил. И тут… услышал перезвон колоколов. Ушам своим не поверил. Что за чудо?!! А потом вспомнил. У перекрёстка дорог часовня строилась. Усмехались мужики, мол, богатей какой-то свои грехи замаливать решил. К Рождеству обещал часовню осветить. Они с мужиками зло сплёвывали под ноги, мол, поля вокруг репьём поросли, обрабатывать да садить некому, а этот придурок деньги на ветер бросает. Что толку поклоны бить да ждать манны небесной. Трудом нужно жизнь налаживать. Вложи средства в землю, она сторицей отблагодарит. А купола позолоченные эти, среди всеобщего запустения, как бельмо на глазу. Дома в деревне, как картонные домики, рушатся один за другим. А тут забаву развели: купола, кресты, колокола. Ну, придут две-три старухи молитвы шептать, а что дальше? Кому от этого станет легче?

И тут вдруг в такую-то гнилую минуту этот колокольный звон! Отшвырнул верёвку в сторону да рванул вдоль по деревне к этому перекрёстку. Звонарь, молодой незнакомый парень, уж дверь запирал. Увидев его, спросил:

– Что? Открыть? Исповедаться хотите?

Лёха махнул рукой.

– Да нет! Ты иди, я просто так здесь посижу…

Тот в душу не полез. Пожал плечами и отчалил восвояси.