Плач Синайских гор

Лёха присел на скамейку, прислонил спину к новой бревенчатой стене храма и закрыл глаза. Сначала долго бездумно смотрел на звёздное небо. Лепота-а-а!!! И кто этот мир сотворил? Как всё продумано! И животных вот, и растения взять… Про человека уж что говорить!.. И в земле, и в воде, и в воздухе столько разнообразия!

И, словно в подтверждение его слов, пошёл долгожданный снег. Кружевные снежинки, словно заигрывая, щекотали усы, нос, щеки. Слизывал с губ их влагу, как капли живой воды, про которую читал в детстве в сказках. И снова мысли, как ночные мотыльки, тянулись к свету философских размышлений. Хоть и эти снежинки взять… У каждой свой неповторимый рисунок! Господи! Неужели, и впрямь, есть какая-то Высшая разумная сила, которую нам, грешным, не постичь?

Слово за слово, стал мысленно разговаривать с незримым, но таким ощутимым Богом. Признался во всех своих грехах. И про Пеструху, и про крюк, и про мысли дурные тоже рассказал. А потом потекли вопросы. И ответы сами собой рождались в голове. Когда же слова иссякли, потянуло на сон. Стало так легко, спокойно, хорошо. Но дремать на морозе было нельзя. Тяжело поднялся и побрёл к дому. В избе надрывался мобильник. Ирка! Кто ж ещё? Затарахтела в трубку:

– С Рождеством, брат! Завтра приедем. Путёвку тебе в санаторий купили. Из живности-то на дворе что-нибудь осталось?

– Нет. Курей хорёк извёл. Кролики сами по себе по деревне бегают. Только ни в какой санаторий всё равно я не поеду. У меня тут лучше всякого курорта. Воздух свежий, вода родниковая. Еда без химикатов. Картошки и солений в подвале полно. Перезимую. Так что не тратьтесь. Делать вам сейчас в деревне нечего. Летом увидимся. У меня всяких планов «громадьё». На Пеструхины деньги маленькую пилораму куплю. Буду осиновые брёвна на доски пилить. Они в хозяйстве каждому нужны. Стало быть, заказы будут.

Сестра облегчённо вздохнула, обложила заочными поцелуями. И на том спасибо.

Шагнул к окну, хотел зашторить … да так и обмер! На стекле из пушистого снега, словно выткан из белой шерсти, крест, да ещё с перекладиной внизу. В голове мелькнуло: «Не слишком ли много чудес для одного дня?!». Но от стекла взгляд было долго не отвести. И горло сдавливал какой-то спазм. А душа расправляла крылья.

Хохол

Митрич заворочался на постели, пружинный матрас его железной кровати недовольно заскрипел. В голове противно шумело, будто всю ночь плыл на корабле в штормовую погоду. Эх, и перебрали с братцем вчера! Оторвал опухшее лицо от подушки, зыркнул на брата Василия с какой-то досадой. Тот беспечно похрапывал, неуклюже свесив голову с раскладушки. Митрич тяжело вздохнул. Всегда на второй день после его приезда какой-то тошнотворный осадок на душе. Не от выпивки. Закусь дочка всегда готовит отменную: и перцы нафарширует, и мяса нажарит, и салатов разных настругает. Хозяйство своё, в праздник столы от снеди ломятся. И в Питер братца отправит не с пустыми сумками. Кролика зарежет, масла своего, творога, овощей… – всего надаёт. У них, в городе, разве будет ложка в сметане стоять?! Пьют молоко из порошка. Умные кошки от такого молока морды воротят. Послушаешь передачи по телевизору – в магазины ходить перестанешь. В колбасе одна туалетная бумага со вкусовыми добавками. Мороженое – из грязного пальмового масла. И никому никакого дела. Ни над чем контроля нет. Травят нашего брата без стыда и совести. Их-то семья живёт, считай, натуральным хозяйством. В магазин ходят редко, за солью, сахаром да хлебом. Масло подсолнечное зятёк, Николай, с Украины от родителей привозит. Ох, и вкусное! Сами делают. Но от мысли о семейном достатке на душе легче не стало. Будто дикие кошки в неё когтями впились. С чего бы это? Стал вспоминать, о чём со старшим братом хмельной разговор вели. И кровь ударила в голову, замутило, затошнило, да так, что свет белый стал не мил. Братец-то всё на зятя, Николая, тянул. Его ли дело?! Хотя и сам-то он, Митрич, хорош гусь, тоже «подвякивал», какие-то свои мелкие обиды вспоминать стал. Да всё виной тому брат, Васька! Иезуит долбанный! Вечно всякую муть со дна души поднять вынудит! А самогонка – это тебе не водка. К тому же, пили не из рюмок, из гранёных стаканов, не за привычное: «за тя, за мя», а высокопарно: «За русский Дух!». И с пьяного языка стали срываться какие-то невысказанные доселе претензии. По трезвому делу всегда смело гнал прочь из головы все эти пакостные мыслишки. Да, видно, сумели затаиться в тёмных уголках души. И вот на тебе – ожили, зашевелились, выползли на белый свет. Братец хватал их так ловко, как ловит голодный пёс брошенную ему со стола кость. И подначивал, подзуживал, тащил за язык.