Пламя

Старик говорит другу (по телефону), что
собирается в молельню вечером. Это разрушающаяся
молельня во враждебном черном районе Лос-Анджелеса.
Нет даже половины миньяна (необходимых десяти
человек). Прихожане стары, молитвы читаются плохо,
сквозняки, само это место наполнено убожеством
и люмбаго. Старик приглашает друга посмеяться
вместе с ним над крушением неудавшегося духовного
приключения, приключения, на которое они оба
когда-то имели большие виды. Но его друг не
смеется. Друг становится одновременно Нахманидом,
Бодхидхармой и Святым Павлом в религиозном
наставлении. «Тебе не следовало говорить мне, что ты
собрался в молельню. Ты теряешь благочестие.
Остался бы в выигрыше, если бы промолчал». Что?
Благочестие? Молчание? С кем вообще говорит
этот старик? И так много. Друг упрекает его
в хвастовстве, в отсутствии благочестия, но вроде
как отпускает. Потом они прощаются, старик надевает
халат, который уже не так просторен после того, как
он бросил курить. На ночном столике почти полный
пузырек прозака. Он купил его пару месяцев назад,
но почти сразу перестал принимать таблетки.
Они оказались бесполезны. Вряд ли есть что-то
бесполезней их. Господи, он не может даже рассказать
другу (по телефону) о своем люмбаго и не выслушать
в ответ лекцию. Ладно, по крайней мере, дантист
не отругал его, когда он вернулся к нему на прошлой
неделе. После двухлетнего отсутствия, с гниющим ртом,
запах которого никто (дантист, ассистент, да и он сам)
не смог вынести, когда начали выскабливать костную
ткань. Его дантист тоже старик. «Давай займемся этим», —
только и сказал он. Старик завязывает халат и включает
весь свет в квартире (чтобы его снова не ограбили).
Он запирает дверь и едет в зону боевых действий,
потом паркуется во дворе дзендо (это на самом деле
не совсем молельня). Эвника здесь. Она здесь уже
двадцать пять лет. «В моем возрасте», – слышу
ее голос. Что-то о том, как легко она простужается
сейчас. Койо тоже здесь. Не помню его христианское
имя. Пальцы его правой руки опухли от кошачьих укусов.
Инфицировались. Он возится с благовониями. Эвника
чихает и кашляет. Полицейский
вертолет заглушает пение. Здесь холодно. Нас
только трое. Пух вылезает из
подушки, так же, как сок вытекает из этого
рассказа, и я больше не злюсь на тебя,
Стив. Более того, старый дружище, ты
прав. В этом есть смысл.

1985

Мнимая турбулентность

Перевод В. Нугатова