Пламя и ветер

В Австрии была проведена частичная мобилизация, властителям Австрии хотелось напасть на Сербию, они опасались, что она слишком усилится после успешной войны. Но судьба Турции была решена прежде, чем Вена успела подготовиться. Кроме того, Австрия боялась России, которая покровительствовала сербам и болгарам.

В январе был подписан мир, но демобилизация в Австрии шла черепашьим темпом. Маляр Грдличка честил власти на чем свет стоит. В армию был призван его сын, художник, который недавно вернулся из Мюнхена и даже не успел понежиться дома. А теперь этого новобранца не отпускают из армии, его полк торчит где-то в Боснии.

Прошла серая пасмурная осень, а за ней и зима, то грязная, то снежная. Время еле тянулось... и время мчалось! Для кого как...

Но уже горячее становилось солнце, на полях почти не осталось снега, вороны на них стали совсем незаметны, весна подавала о себе весть журчанием ручейков и свистом дроздов, а вот уже и кукушка закуковала, отсчитывая людям годы жизни.

Глава четырнадцатая

1

Чудесное весеннее утро. Окна всех домов на городской площади открыты, только у Клары Фассати спущены занавески, она еще спит.

Размеренный шум в старом доме не мешает ей, даже убаюкивает. Шум в родном доме как материнская грудь для младенца: в нем спокойно спится. Кларинка, деточка, бай-бай, доченька...

А Раньков тем временем потягивался и протирал глаза. Казалось, он ждет чего-то, какой-то радостной вести, которая ворвется в город всадником на белом коне. Что это будет? Быть может, прелестная девица, соскучившаяся в одиночестве? Или чужестранец, страшно богатый, который велит выкатить на площадь бочки вина и пива и угощать всех желающих?

Городок не знал этого.

Через площадь, незаметно, как тени, прошмыгнули братья Рейголовы в нахлобученных до глаз кепках, галантерейщик Гольдман степенно выплыл из лавки, посасывая трубку и поглаживая свои императорские бакенбарды, убеленные сединами мудрости. На той стороне площади, в мясных рядах, тараторили торговки. Из лавки Велебы вышел громадный пес, белый, в рыжих подпалинах, по ухабистой булыжной мостовой пробежали ученики с булками, плюшками и рогаликами, с караваями хлеба в заплечных и ручных корзинах.

С грохотом, похожим на стрельбу, поднялась железная ставня, открыв вход в дом, над которым сияла вывеска с золотыми буквами:

АПТЕКА МАТЕРЬ БОЖИЯ — ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА

Промелькнули младшие школьники, потом старшие, и снова воцарилась тишина, только звонкое солнце стучалось в тротуар. В мясных лавках затихали пересуды городских сплетниц, статуя св. Флориана все тем же безнадежным взглядом смотрела из кустов черемухи близ пиаристского храма.

На улице оставался только Гольдман, его плутоватая физиономия с бакенбардами то и дело заволакивалась облачками дыма из пенковой трубки.

Часы на ратуше пробили девять, словно отковырнули корочку с хлеба, начав новый день.

Клара Фассати проснулась в десять, как и многие обитатели Ранькова, этого богоугодного захолустья. Клара потянулась и громко зевнула. Хотела было встать, но не смогла осилить лень.

В дверь постучали.

Клара не отзывалась.

— Кларинка, девочка, вставай! — послышался голос отца.

— Да, да, я уже встала. Доброе утро, папа!

— Раз, два! — Клара отбросила одеяло, — три! — Она раздвинула занавески, распахнула окно и впустила в комнату холодный воздух и густые ароматы старого сада, которому была добрая сотня лет.

Был вечер, мая первый день.
Вечерний май — томленья час, —

прощебетала Клара и высунулась из окна.

Звал горлинки влюбленной глас...[57]

— Сестричка уже встать изволили, в этакую-то рань! — воскликнул Кларин брат, Виктор, кативший бочку из погреба. Он был в фартуке и, стоя под окном, руки в боки, насмешливо спросил сладким голосом:

— А где была вчера наша стрекозочка?

В ответ раздался негромкий Кларин смех, словно плеск дождя.

Даже когда она бывала в наилучшем расположении духа, ей не хотелось долго разговаривать с Виктором, непутевым братцем, который растранжирил свою долю хозяйства и стал для семьи обузой. Если бы он с песней на устах скитался в дальних краях и вернулся с деньгами, это бы еще куда ни шло. Так нет, он день-деньской просиживал в трактирах, пил с мужичьем, со всяким, кто подвернется под руку, не стремился водить компанию с теми, кто ровня семье Фассати, и не раз находил пристанище в придорожной канаве.

— Виктор, Виктор, позор моего рода! — корил его отец.

И надо же, этот парень с такими дурными привычками и невоздержанный на слово был его старшим сыном, его наследником! Какой пагубный пример! Слава богу, есть еще Рудольф, тот заботится обо всем.