Пламя и ветер

Среди сливок местного мещанского общества, — проходивших парадом, будто кошки с задранными хвостами, — мелькали особы менее значительные и молодежь обоего пола. Восьмиклассники ходили, словно проглотив палку; взгляды и груди подрастающих девиц, несмотря на всю их скромность, были многообещающими. Девицы уже обзавелись кое-какими знакомствами, которыми они, конечно, гордо пренебрегли бы, появись кто-то, дающий хоть тень надежды на обеспеченное замужество. Ах, если бы..»

Девицы, воплощение страсти нежной, прогуливались по бульвару, громко смеясь, картинно вскидывая головы. Хотя они были еще невинны и никто на них не покушался, многие напускали на себя такой греховный вид, словно у них невесть какое прошлое. В этом наигрыше было сладостное самоупоение.

Офицеры ходили группками, говорили исключительно по-немецки. О чем они все время говорили — загадка. Держались они стайкой, как птенцы из одного гнезда, вылетевшие из него, но еще не утратившие родственных чувств. Жестикулировали и двигались эти вояки как марионетки, бряцали саблями, звякали шпорами, пыжились, виляли обтянутыми задами, в общем, были неотразимы. Командир полка прохаживался с таким видом, словно он под звуки австрийского гимна переступает границу вражеского государства.

Когда пьяный Альма орал на бульваре, публика заметно оживилась; потом среди гуляющих появилась красотка Клара, и на всех лицах вспыхнул интерес и надежда на какую-нибудь пикантную сенсацию.

Но Клара прогуливалась с чиновником Пухольдом, приятелем землемера Схованека, мило улыбалась, здоровалась и отвечала на приветствия: здороваясь с ней, знакомые поглядывали на нее как-то многозначительно, особенно неискушенные гимназисты.

Служащий городской сберегательной кассы Пухольд обожал заводить новые знакомства, он просто накидывался на новых людей. С таким же увлечением он в детстве собирал гербарий, а сейчас почтовые марки. Он даже изучил эсперанто, чтобы переписываться с зарубежными филателистами. Кроме того, он коллекционировал открытки и был членом пражского Общества любителей головоломок и загадок.

Девицам он писал в альбомы стихи собственного сочинения:

Пишу в альбом прелестной Анны,
той, что небесной слаще манны...

Этот стишок стал известен гимназистам, которые переиначив его, поддразнивали Пухольда:

Пишу в альбом прелестной Анны,
той, что приятней теплой ванны...

4

Весенние дни обрушились на Пухольда, как горящая крыша.

Пухольд бродил в поле. Заливался жаворонок, стрекотали кузнечики. По небу ползло облако, похожее на жука с растопыренными лапами.

«Застрелиться или нет?» — думал Пухольд. Он присел на согретую солнцем межу, поросшую тимьяном, вынул револьвер, испуганно посмотрел на него, зажмурился, сунул оружие обратно в карман и быстро зашагал дальше.

Межа вела к старой, полузаросшей дороге на мельницу Плигала. У запруды сидел Петр Хлум и глядел, как бежит и пенится внизу вода. Он поднял взгляд на Пухольда, они поздоровались.

Послеполуденное солнце осыпало ольшаник золотистыми бликами, лес благоухал, пели птицы, вода на плотине отливала серебром. Петр был в хорошем настроении, он вскидывал лохматую голову и болтал ногами.

И это неудачник! Пухольд с завистью поглядел на него и вдруг ощутил острое желание поговорить с Хлумом. Он подошел, принужденно улыбаясь, Хлум встретил его удивленным взглядом.

— Отличная погодка, не правда ли, пан Хлум?

— Погодка? — Петр оглянулся. — Да, да, настоящая весенняя. Чудесное время.

Пухольд не сделал никакого открытия, но он и не собирался делать его, ему просто хотелось поговорить, увидеть дружеский взгляд, услышать человеческий голос.

Он уселся рядом с Петром. Хорошо бы сказать напрямик: «Знаете, я хотел застрелиться. Собственно, еще хочу, да, да! Вот, видите, револьвер, — стоит нажать на спуск, и готово! Так я и сделаю, если не услышу от вас ободряющего слова, ласкового слова, брошенного, как спасательный круг утопающему. Разве не видно по моему лицу, что я страдаю?»

Смятенные слова просились на язык, но не могли вырваться, словно мыши, попавшие в железную клетку.

— Всего хорошего, — сказал наконец Петр и встал.

— Ради бога, не уходите! — воскликнул Пухольд.

— Мне пора, — сказал Петр и вдруг заметил искаженное лицо собеседника. — Что с вами? — встревоженно спросил он, и тут Пухольда прорвало:

— Я покончу с собой! Обязательно покончу! — У него словно выворачивало все нутро. — Бедная моя мамочка!

Крупные слезы катились по его щекам.

— Вы хотите покончить с собой? — воскликнул пораженный Петр и подскочил к Пухольду, словно собираясь ударить его. Тот испугался и сразу перестал плакать. Петр заговорил смеясь:

— Дайте-ка пульс, приятель. Так-так, слегка учащенный. Легкий жар. Надо бы вас искупать в речке. Вы покончите с собой? А кто же будет собирать марки? Пухольд покончит с собой! А кто же будет писать стихи в альбомы? Об этом вы позабыли? И вообще: с какой стати вам вздумалось кончать счеты с жизнью?

Пухольд сделал испуганное лицо.