Пламя и ветер

Обртел был старшим сыном мельника откуда-то из Камыка на Влтаве. Родители не позволили ему взять в жены бедную девушку, которую он полюбил, пришлось жениться на зажиточной. Обртел запил с горя и за несколько лет пропил и проиграл в карты мельницу; его несчастной молодой жене пришлось вернуться обратно к родителям. А Обртел продолжал пить и картежничать, ездил в Камык и соседние городки. Его отец, бывший мельник, на старости лет был рад, что сосед взял его на работу — даже не на мельницу, а поденщиком. А сын уехал на Сазаву, скитался по мельницам, года два вел себя примерно, потом опять запил и уже не исправился, стал бродяжничать, пьянствовать, так и сгубил свою жизнь.

И вот уже лет тридцать скитается он с палкой в руке и сумой на боку.

— Где ж твоя мельница? — подшучивают над ним мастеровые.

— Вот! — Старик широко разевает рот и тычет в него пальцем. — Вот она, видишь, какие жернова.

5

Лесная сторожка под елями вся заросла боярышниом, — не то домик, не то курятник, не разберешь. Петр вошел, его окружила стайка детей, жена лесника, стоявшая у плиты, поздоровалась с ним.

— Ох, я нынче такая неприбранная! — оправдывалась она, смутившись, будто девушка; так бывало всякий раз, когда Петр приходил к Гарсам. И всякий раз она была все в той же красной юбке и грязной белой кофте. Впрочем, и ангел не благоухал бы, возись он каждый день с поросятами и кроликами, да еще будь у него куча детей.

— Садитесь, пожалуйста. Франтишек только что вышел, но скоро придет.

Окна сторожки были наглухо закрыты, заходящее солнце светило в них, в доме было душно, как в хлебной печи.

— Этакая беда, — пожаловалась хозяйка, — посадила я курицу на яйца, вот-вот должны вылупиться цыплята, а она не сидит!

— Я подожду на дворе, не буду вам мешать, — сказал Петр, обрадовавшись, что удалось улизнуть из комнаты.

От сторожки веяло миром и спокойствием. За лугами весело убегала вдаль дорога, окаймленная молодыми деревцами и телеграфными столбами. Петр поглядел на нее, и ему захотелось нарвать цветов, приколоть букетик к шляпе и шагать по этой дороге быстрым, пружинистым шагом.

Появился Франтишек с ведром воды. При сторожке не было колодца, воду носили из ручья.

— Что ж ты, черт этакий, не послал телеграммы, что почтишь нас визитом? — закричал он на ходу. — Мог бы и не застать меня дома. Погоди, вот отнесу корму кроликам и сходим в «Млочин». Надеюсь, денежки у тебя есть? Отец тоже туда зайдет, он в Лоути.

Трактир «Млочин» был близ Лоути — деревушки около имения, где служил лесник.

— Не засиживайтесь! Одна нога здесь, другая там! — крикнула с порога хозяйка. — Главное, поторопи отца! — прибавила она.

Двое ребятишек немного проводили их.

— Я просто задыхаюсь в этом захолустье, — воскликнул Франтишек, когда дети повернули назад.

С тропинки они вышли на дорогу. Петр вдруг выпрямился и помахал шляпой.

— Привет тебе, дорога в мир!

Заражаясь его настроением, Франтишек тоже сжал кулаки и закричал, весь покраснев:

— Прекрасные, неведомые края, шлем вам... — Но осекся и уныло свесил голову.

— Друг, брат, товарищ, хороший мой Петр! — пробормотал он помолчав. — Я здесь больше не выдержу. Сбегу! Уеду с комедиантами, они тут останавливались с неделю назад. Вот у кого настоящая жизнь! Да здравствует бродяжничество!

Близились сумерки. На лесных лужайках, казалось, пели скрипки.

— Я пишу кое-что, — остановившись и глядя на звезды, сказал Гарс. Он стоял с распахнутым воротом, бледный, черноволосый, рослый и крепкий, как горец. — Пишу, сочиняю, — повторил он. — Получается что-то дикое, никакой формы. Ужасно, никак не справлюсь!

Ноздри у него раздувались.

Он снова быстро зашагал, Хлум едва поспевал за ним.

— Франта, ты тут в лесу просто спятил. Придется опять отправить тебя в интернат. Возьмись за ум, не то пропадешь.

Гарс яростно выругался и метнул на товарища испепеляющий взгляд.

Они дошли до трактира «Млочин» — приземистого строения, приткнувшегося под купой еще голых каштанов, похожего на гигантскую наседку с желтым глазом. Перед трактиром стояла бричка мясника, конь дремал, понурив голову.

Франтишек и Петр вошли и уселись за стол.

— Пива, хозяин! — крикнул Гарс и хлопнул кулаком по столу.

— Но-но, не так уж к спеху, не на пожар. — Трактирщик сердито сплюнул.

— Вот именно, что к спеху, — захохотал Гарс и, наклонившись к Петру, прошептал: — Знаешь, я пишу драму.

— Да?

Они чокнулись и выпили.

— Драму, в которой решается вопрос: есть бог или нет. Жизнь, любовь — все это суета, люди копошатся на планете, ими правит равнодушный рок, но он лишь подножие божества. Вот в таком духе, философская драма. В стихах.

— Не жажду я ее прочитать, — сказал после паузы Петр. — Ты все еще воюешь с каким-то там богом. Сказывается в тебе семинарская закваска.

Франтишек вскипел.

— Я пишу не для легкомысленных бездельников и не для сентиментальных барышень. Не балуюсь лирикой, как некоторые.

— Мне, например, безразлично — орудие я божьей воли или нет, — возразил Петр. — И скажу тебе откровенно: лучше бы ты сочинял что-нибудь для хрестоматий. Это тебе больше подходит.

Франтишек сердито сопел.