Пламя и ветер

— Мне кажется, что вся жизнь — игра. Вернее, она могла бы быть игрой, если бы люди не портили ее глупыми и ненужными заботами. И все это потому, что они относятся к жизни слишком серьезно. С убийственной серьезностью! Хочется изругать их всех, но разве это поможет? Они сами себя истязают разными моральными заповедями.

— Их выдумала ваша церковь.

— Например, исповедь. А знаете, я не хожу на исповедь. Отец сердится на меня за это.

Клара спрыгнула со шлюза и подошла к Петру, глаза у нее горели.

— Хотите поцеловать меня, Петр? — Она обвила руками его шею. Они поцеловались.

Но Петр оставался спокойным. Он внимательно смотрел на Клару, видел, как дрогнули ее губы, как она покраснела под слоем пудры.

— Какой вы каменный! — сказала Клара, смущенно опустив руки. Но она не рассердилась и даже пыталась улыбнуться. — Так скажите, что такое любовь? Это смятение чувств, это огонь, что вспыхивает в нас, как на священном жертвеннике? — Прищурив глаза, она поглядела на юношу. — Вы каменный! — опять повторила она. — Мне бы следовало обидеться.

На повороте тропинки появились женщины с мешками травы на согнутых спинах. Они прошли мимо медленно, покачиваясь, как тяжело навьюченный скот, оставляя следы босых ног на пыльной тропинке.

Петр сказал, разглядывая эти следы:

— Независимо от нашего желания мир живет трудом, а не праздностью, как мы с вами, Клара. — И он подумал о том, в каких жалких каморках обитают эти батрачки.

— Труд — неизбежное зло, друг мой, — возразила Клара. — Только сентиментальные дурачки или лицемеры превозносят его в своих речах и лозунгах. Я, по крайней мере, не рождена для труда, Петр. Если вдуматься, то труд — это, собственно говоря, лишь страдание. А я же не хочу страдать, я хочу жить играя. Жизнь у нас только одна, будем же срывать цветы удовольствия, сколько хватает сил. — Она покосилась на Петра и вздохнула. — И я хочу играть. А любовь — это игра, великая игра.

— Как вы пришли к таким взглядам?

— Я так чувствую, Петр, и говорю о том, что чувствую, я не вычитала это ни в какой книге, как вы, быть может, думаете.

— Не могу согласиться с вами, но ценю вашу искренность. — Он взял и поцеловал ее руку.

— А вы, оказывается, умеете быть галантным, — скала Клара, поднимая красивые брови.

— Как видите, и враг мещанства может быть мещанином.

— Я как раз подумала, что мещанином оказались вы, а не я, молодой человек. — Она весело усмехнулась и продолжала уже другим тоном: — Я вас пригласила на прогулку, чтобы сказать... Знаете вы, что около Желетинки гулял автор «Мая»? Карел Гинек Маха?

— Я читал его «Сазавские незабудки». Они посвящены прелестной девушке.

И Петр продекламировал:

Желетинка-роща
манит синей тенью.
Пробегают серны
под густою сенью.

Дальше он не мог вспомнить, как ни старался.

— Придется перечитать еще раз.

— А я знала все наизусть, — сказала Клара. — У тетушки Коралковой были сочинения Махи, и я выучила оттуда эти стихи. Книжку положили в гроб тетушке, она так хотела. Дело в том, что она, — вы-то ее, наверное, не помните, — знала всю эту историю. О том, как Маха был влюблен в дочку лесничего. Он приезжал сюда и, говорят, играл здесь в спектакле и танцевал на балу. Не только с Маринкой, но и с моей бабушкой.

— Вот это новость! Возможно ли, чтобы никто не помнил, что здесь выступал Маха?

— Тетушка знала обо всем от моей бабушки. Маха просил руки Маринки. Ее родители сначала были благосклонны к нему, но потом отказали. Маринка была так несчастна! Кажется, в это дело вмешался князь Лобковиц, тогдашний владелец поместья, — наверное, Маринка ему нравилась. Потому-то он и назначил ее отца, простого лесника с окраины его владений, откуда-то из Петроупца, не то из Петроупими, своим главным лесничим.

— Это выглядит романтично, не правда ли? Даже невероятно.

— Почему романтично? — Клара кокетливо подняла брови. — Я знаю, в маленьких городах сплетни и пересуды бывают по всякому поводу и без повода. Чего только не болтали о вас! Обо мне и того больше, поскольку я прожила на свете немного больше вас. Но это не важно. Так вот, о Махе, вернее, о его возлюбленной. Тетушка не лгала, она наверняка слышала об этом от моей покойной матери, а та от бабки. Бабка знала гораздо больше, чем говорила, но все хранила в тайне. Бог весть почему. Наверное, потому, что дело там... не ограничилось поцелуями... Как вы думаете?

— Так обычно и бывает. Но разве вправе мы ворошить чужое прошлое?

— Не в этом дело. Просто мне очень хотелось бы знать, что пережил в наших краях создатель «Мая» и как страдала Маринка оттого, что не могла с ним повенчаться. А может быть, она и не хотела за него выходить? Почему они, собственно, разошлись?

— Вот видите, как правильно поступили ваша мать и тетя, сохранив все это в тайне.

На обратном пути Петр и Клара встретили тряпичника Банича с собачьей упряжкой. Высокий и тощий, похожий на тень, бледный, с всклокоченной бородой, он прошел, даже не взглянув на парочку.

— Будь я сейчас одна, я бы испугалась, — вздрогнув, сказала Клара.