Пламя и ветер

— Какой еще бой? — насмешливо спросила Клара. — По-моему, он уже окончен... — Она прищурилась и отвернулась к стене.

— Клара!

— Пожалуйста, уходите! Ах, не шумите же! — взмолилась она. — Внизу отец, он совсем плох! Осторожно.

Она села и горестно сжала руки, охваченная недобрым предчувствием.

— Клара! — снова позвал Петр, но она зажала ему рот:

— Идите же наконец, быстрее, ради бога.

— Спасибо вам, — прошептал он.

— А вам спасибо за розы. — В ее глазах было беспокойство, они казались угасшими, незрячими.

У дверей она дрожащими пальцами сжала его руку. Петр поцеловал их.

Он все еще остро ощущал тепло подушек и чего-то еще, что имело солоноватый привкус крови. Он протер глаза.

Выйдя тихонько, как вор, Петр спустился по скрипучей лестнице. Сердце у него колотилось. Ему чудилось, что он в горячечном сне.

Городок крепко спал в бледном свете наступающего дня.

Петр вышел, уверенный, что его никто не заметил.

Вдруг он почувствовал, что ладонь ему колет шип розы. Юноша тщетно пытался вспомнить, где же он рвал эти цветы?

Ладонь все еще кровоточила.

Ах, если бы только ладонь!

Тем временем Клара быстро оделась и вышла в кухню. Там сидела Амалия, нахохлившись, словно наседка на разоренном гнезде, и устало переводила взгляд больших глаз из угла в угол.

— У барышни с утра гость... — с упреком проговорила она.

— Как чувствует себя папаша? — уклоняясь от ответа, виновато спросила Клара.

— Слава богу, полегчало, — сердито ответила Амалия. — Немного бредил, но меня узнал. Уснул только к утру. Я глаз не сомкнула... Да, мне все известно! — помолчав, продолжала она с досадой. И то знаю, что Хлум подрался с землемером. Нынче ночью у Гнатека. Криста Лашкова молоко приносила, она-то все и доложила.

— Ах, вот как! — Клара крепко стиснула губы.

Небосвод над городом золотился, а здесь, в старом доме Фассати, день наступал, волоча за собой темные, перебитые крылья.

3

В костеле отзвонили полдень. Старый Фассати умирал.

Еще неделю назад он будил по утрам доченьку Клару, хлопотал по хозяйству, чистил свою трубку, ворчал на старшего сына. Потом вдруг слег и стал худеть, затерянный в перинах, как сизый голубь в облаках.

Он спал или бредил.

Бывали минуты просветления, и тогда он мысленно оглядывал свою жизнь, как хлебопашец ниву. Нива его жизни волновалась под легким вечерним ветерком, обильная и широкая, очень, очень широкая. Умирающий шел по ней, и с ним шли его отец и дед, верные стражи рода Фассати. А сзади, оттуда, где поле сливалось с небом, на них смотрели смиренные глаза его жены, и в них отражались огни вечности.

Хлебопашец растроганно простер руки... Но вдруг мысль его омрачилась: о боже, ведь есть и плевел в его пшенице! Это Виктор!

— Виктор, позор моего рода!

Исчезла нива, звезды, духовные хранители, воцарилась непроницаемая тьма. Фассати катился в нее, как в бездну, и вдруг кто-то поддержал его.

— Это вы, Амалия?

— Я, сударь.

— Не поминайте меня лихом!

И он снова уснул.

Кухарка тихо позвала Клару.

Лицо отца было желтым, капелька пота выступила на лбу, словно капля дождя.

Дочь не заметила ее. Она перекрестила отца, села на стул в головах у больного и, сложив руки, стала молиться.

Но мысль ее вдруг отвратилась от молитвы, в воображении встало сегодняшнее утро. Клара прикрыла глаза и неприметно улыбнулась. Петр был пьян, он принес ей розы, он благодарил ее.

Клара вспомнила расширенные зрачки Петра, в которых уже угасло желание и было лишь удивление и грусть.

Неужели жар страсти опалил его впервые?

Клара сидела, сложив руки на коленях, и чувствовала, что страсть снова заливает ее горячей волной.

— Виктор! — тихо позвал отец, и Клара спохватилась: «Какие грешные мысли в такие минуты!» С перепугу она окликнула брата слишком громко, переполошила весь дом. Виктор опрометью вбежал в комнату и склонился над умирающим.

Ни слова.

— Папаша!

Виктор припал к кровати отца, плечи его вздрагивали, словно под тяжелыми ударами кузнечного молота.

— Иди, иди, не тряси постель, — сдерживая гнев, сказала Клара.

— Молчи! — Виктор поднял на нее злые глаза. — Я — старший сын! Не смей меня гнать! Отец звал меня!

— Ты не достоин быть его сыном!

Виктор вскочил как ужаленный и размахнулся для удара.

Клара бросилась на диван, не глядя на брата.

Тот опустил руку и, приблизив к ней грубое лицо, яростно прошептал:

— Думаешь, я не знаю, какую штуку ты сегодня выкинула? Думаешь, я так глуп? Да еще смеешь сейчас корчить из себя ангела и упрекать меня!

— Виктор! — взмолилась Клара.

Он глядел на нее широко раскрытыми глазами, в которых уже не было злобы, потом сел на кровать и закрыл лицо руками.

Отец икнул, но не пошевелился.

— Клара, сестра моя! — вдруг воскликнул Виктор глухим голосом. — Простим друг друга! Здесь, при отце.

Клара не отвечала. Ее молчание, как острая стрела, вонзилось в душевную рану Виктора. Но сердце Клары уже тронула жалость. Она взяла руки брата, стиснувшие полог кровати, и крепко, изо всей силы пожала их.

Смерть пришла в семью Фассати, вырвала ее корень и улетела.

Клара вскрикнула в страхе, в комнату вбежал Рудольф.