Пламя и ветер

На колокольне пробило три часа, и тотчас раздался заупокойный звон. Звонили в самый большой колокол, и этот звон был медлителен, как поступь сановников на престольном празднике.

Чисто поле, дом, дом,
чисто поле, дом, дом,
господи помилуй!

Люди оборачивались на звук колокола и спрашивали друг друга:

— Кто это опять умер, кого повезут на погост?

За помещичьей кузницей жали траву две женщины, уже в летах, но еще сильные и крепкие. Их мужья, грузчики у хлеботорговца Глюка, целыми днями таскали мешки — сначала с крестьянских телег в амбары, а потом из амбаров на ломовые телеги.

Женщины перестали жать, выпрямились, перекрестились и задумались.

— Старый Фассати, не иначе, вот уже неделю, как он готовился на тот свет, — сказала Лоудова, вытирая со лба пот.

— Прости ему господи все прегрешения, — отозвалась Шипкова и снова перекрестилась.

— Все там будем, милая, ничего не поделаешь.

— Ох-хо-хо, — потянулась Шипкова. — Ей-богу, мне часто думается: скорей бы уж. Иной раз по праздникам или в воскресенье, когда нет денег, кругом долги...

— Помереть всегда успеешь, еще належимся в могилке, — возразила Лоудова и высморкалась в подол. — Чего спешить?

Звон колокола, который возвещал городу о смерти богатых, не прекращался.

— Сулят нам после смерти жизнь райскую. Это хорошо, ради нее стоит ходить в костел и к святому причастию. Да только мой старик говорит, что этот свет — дело верное, а с того света никто еще не вернулся и не рассказал, каково там. Так чего ж туда торопиться? — продолжала рассуждать Лоудова.

— А я и не спешу, я только так, к слову сказала, — усмехнулась Шипкова.

— То-то! Много мы мелем попусту. Да и не одни мы, бабы, а и мужики тоже... Слушай-ка, оставим эту траву, да сбегаем к Фассати? Умереть-то больше некому. Не то другие раньше нас наймутся обмывать покойника.

— А верно, ведь я тоже так думаю. Пошли скорей!

— Это хорошо, что вы иной раз тоже думаете, соседка, — насмешливо отозвалась Лоудова.

4

Смерть старого Фассати была крупным событием в Ранькове.

В угловом доме на Малой площади собралось много людей, сюда спешили соседи и знакомые, их скорбь, казалось, била фонтаном.

Явился запыхавшийся настоятель и принялся разглагольствовать о том, что люди, мол, теперь совсем перестали думать о смерти, которая с помощью святой католической церкви и ее верного слуги — настоятеля ведет к истинной, вечной, небесной жизни. Исповедь, отпущение грехов, последнее помазание — все это так несложно, и все же дает каждому прихожанину уверенность в том, что он предстанет перед господом богом очищенным от грехов и попадет прямехонько на небеса, в райские кущи, в места вечного блаженства!

Настоятель совсем было собрался уйти, но все-таки остался и с мрачным видом совершил последнее помазание уже похолодевшего покойника.

Тот все еще лежал на белоснежной постели и выглядел невероятно длинным — смерть словно вытянула его тело. Казалось, он лежит на гряде облаков и вот-вот вознесется на небо.

Руки покойника были сложены на груди, и на них лежал букет алых роз. Это были розы из комнаты Клары. Их положила на грудь покойника рачительная Амалия.

— Вот я и дослужила до самой вашей смерти, — сокрушалась она.

— Боже милосердный! — Клара чуть не вскрикнула, увидев эти розы. Она опустилась на колени около покойного, склонила голову и долго плакала.

Амалия с трудом увела ее.

— Пришли Лоудова и Шипкова, будут омывать тело. Скоро принесут гроб.

Амалия взяла розы и поставила их в вазу на комод.

— Такие красивые розы, — сказала она вполголоса. — И как пахнут! Жаль, что бедняга покойник не может их понюхать.

Клара, пошатываясь, вышла в соседнюю комнату, а Лоудова и Шипкова молча, с испуганным и грустным видом, взялись за работу. Они сняли Фассати с постели, он был не тяжелее ржаного снопа. Женщины мыли, терли покойника, сравнивая его со своими мужьями. А грудь-то у него какая узкая да желтая! Наши мужики еще крепкие, и грудь у них твердая, как подошва. А живот как пустая миска. Провалился. Животы наших мужей твердые и алчные. От них зависит настроение мужей, в них весь смысл нашего существования, ради них мы работаем, вот и сейчас ради них моем это мертвое тело... А вот и ссохшийся детородный член. Ради него, ради этого пожухлого листка, наша праматерь Ева пожертвовала вечным райским блаженством. Смешной он и жалкий сейчас. А ведь это ключ к жизни, средоточие всех устремлений и деяний человека.

Женщины остановились передохнуть.

— Эх, Лоудова, не было б у человека брюха, — вздохнула Шипкова.

— И вот этого тоже, — показала Лоудова.

— Тогда бы, конечно, человек был ангелом.

— Что́-то человеку придется перенести, пока он очистится от грехов? — задумчиво протянула Лоудова и, подняв руки, поправила седеющие волосы.

Женщины продолжали работу.