Пламя и ветер

— Я его часто встречал на дороге, еще когда мальчишкой развозил хлеб, — отозвался Петр. — Он и тогда выглядел так, словно стоял одной ногой в гробу. Наши собаки терпеть не могли его собак, бесились при виде их, готовы были порвать на куски.

— А что за человек этот Банич? Я его вижу много лет, но ничего о нем не знаю. Даже мой папаша, кажется, не знает.

— Он сын возчика из Чаславского округа. Говорят, его обидел один богатый крестьянин. Банич ухаживал за его дочерью, а тот по злобе обвинил парня в поджоге амбара с зерном и присягнул, что видел, как Банич бежал от горящего амбара. Сколько Банич ни клялся, что той ночью был совсем в другом месте, свидетелей у него не нашлось, и ему пришлось отсидеть пять лет. Отец той девушки был старостой, с полицейскими запанибрата, ну, суд ему и поверил. Когда Банич вышел из тюрьмы, он погрозил этому клятвопреступнику, что зарежет его, и снова угодил в тюрьму. Возлюбленная Банича, дочь старосты, так из-за всего этого страдала, что безвременно умерла. У старосты она была единственная дочь, оставлять наследство родственникам он не захотел, вот и начал пропивать свое имущество. Это ему удалось, похоронили его, говорят, совсем нищим.

— Сельский роман! — воскликнула Клара. — Напишите его!

— Как видите, тряпичник Банич куда интереснее вашего ничтожного Санина.

Клара хохотала.

— Ай да Банич! Никакой философии, никаких неразрешимых сердечных проблем, все решается ножом.

Петр снисходительно пожал плечами.

— А все-таки вы, вероятно, правы, — вдоволь насмеявшись, сказала Клара. — И вообще вы хороший человек, Петр.

Они дошли до окраины города и распрощались, — не идти же вместе по Ранькову. Другое дело пройтись вечером, на гулянье, по бульвару — это не вызовет подозрений.

— Вы порядочный человек и много благоразумней меня, — сказала Клара, пожимая ему руку. — Когда захотите еще раз погулять, — мне ведь уже не придется больше писать вам об этом? — я буду очень рада. И захотите поскорей, ладно? Признаюсь, я отлично провела время. Вы — Санин наизнанку! — Она покровительственно улыбнулась и тряхнула головкой. — И — знаете что, если бы на запруде нас увидели не те деревенские бабы, а кто-нибудь из горожан, они не сомневались бы, что было все, чего не было, хотя могло быть. — Она засмеялась, кокетливо щурясь, — и вдруг широко открыла глаза, метнув взгляд, подобный молнии. — Вот видите, философ, как бывает на свете!

Стояли жаркие дни, вечера в полях и лесах были чарующи. Петр бродил около Желетинки и думал о Махе, образ Маринки сливался в его воображении с образом Клары, ему слышались слова: «Увижу игрушку и хочу ее». Не так ли играла и дочка лесничего с поэтом Махой?

Но разве можно считать любовь игрой? Разве она не дело жизни и смерти?

2

На горе да на Панкраце
есть аллеечка одна...

Лихая песенка звучала в распивочной старого Гнатека. Этот кабак, куда Гнатек перебрался, оставив трактир «Под орехом», притулился в конце улицы и был похож на растрепанную бабу. Здесь было последнее пристанище пьянчуг. Кабак все еще жил славой, которую снискал четверть века назад, когда его держала молодая хозяйка. Многих завсегдатаев уже не было в живых; покоились за оградой кладбища св. Николая те, кто когда-то, теша буйную кровь, проводил вечера у кабатчицы, бабы крепкой, как мужик, которая пила и дралась не хуже любого возчика. Впрочем, и она уже давно отдала богу душу.

Одноглазый Эвжен Трезал стоял под керосиновой лампой посреди распивочной и, покачиваясь из стороны в сторону, играл песню за песней.

— Хватит уж, а то мы останемся вовсе без голоса! — крикнул ему Гарс, но Эвжен не слышал, весь захваченный музыкой.

— Играй, играй, не жалей рук! Давно стоит этот кабак, а такого еще не слышал. А слышал он немало, верно, Гнатек? — И Петр засмеялся высоким резким голосом.

Неопрятный трактирщик вздохнул и отпил глоток из кружки Гарса.

— Верно, приятель. Что он видел и слышал, тому уже не бывать. Я все хорошо помню. И вашего папашу помню, как пришел он в грозу ко мне, в трактир «Под орехом», с сыночком на руках. Это были вы. Боже мой, как время летит!

— Допивайте, допивайте, старый жмот! — крикнул ему Гарс. — Что за кислый у вас вид, словно вы проглотили таракана!

Гнатек залпом допил кружку Гарса.

Франтишек и Петр сели за грязный стол этого захудалого трактира с намерением жестоко поспорить. Но в трактире оказался Эвжен Трезал, музыкальная душа, и они пили с ним, пили много.

Скрипка Эвжена, песни и гомон гостей разносились по тихому, словно вымершему городку.