Пламя и ветер

Ноги и бедра у покойника как палки. А у наших мужей они мускулистые, налитые, грубые и тяжелые, как каменья, которыми затыкают винные бочки, как плоть, которой они стократ, тысячекрат заполняют нас, грешных... «Отче наш... остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим; не введи нас во искушение»...

На третий день гроб покойного Фассати сняли со стола, забили крышку, поставили на катафалк, и пара черных косматых коней медленно, траурным цугом повезла его на кладбище. Там кони остановились, и факельщики в черных ливреях, как подобает на похоронах первого разряда, сняли гроб с катафалка и понесли его к склепу рода Фассати, расположенному под сенью стройной пинии — дерева страны, откуда в минувшие времена этот род вышел искать счастья в мире.

Гроб был не тяжел, но подвыпившие факельщики пошатывались; родственники даже опасались, что букет роз, положенный на крышку гроба сухонькой, седой, хлопотливой Амалией, соскользнет наземь.

Играл оркестр Турека, а когда он умолкал, был слышен погребальный звон.

Чисто поле, дом-м, дом-м,
господи помилуй!

Клара вместе с братьями отошла от каменного склепа, где уже покоилась их мать. Оттуда пахнуло холодным тленом. Могильщики торопливо закрывали склеп. Горе согнуло плечи Клары, до сих пор знавшей лишь утехи и радости. Ей так хотелось встретить дружеский взгляд. Уже сухими глазами она обвела толпу, надеясь увидеть сочувственное лицо своего последнего милого.

Но Петр уходил, теряясь в толпе, и она увидела только его спину.

О господи, не узнал ли он этот букет на гробе?

У кладбищенских ворот Клару поджидал Схованек в глубоком трауре. Он подошел и пожал ей руку. Землемер был бледен, на переносице у него виднелся синяк. Рудольф втащил его в коляску и заставил поехать на поминки.

— Пусть после похорон будет и свадьба, барышня, — шепнула Кларе в кухне Амалия.

Неудачное замечание! Амалия сразу почувствовала это по быстрому, гневному взгляду Клары и постаралась загладить свою бестактность, снова придав лицу самое скорбное выражение. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Я не хочу разговаривать об этом, Амалия. Я уже не такая, какой вы меня знаете.

— Я понимаю, барышня.

— Отца я любила больше, чем сама думала. Только сейчас я это поняла.

— Я не хотела обидеть вас, что́ вы. Но от смерти ничем не откупишься... Какая б ни была печаль, надо думать о жизни, иначе нам всем пришел бы конец, — ответила старая кухарка.

Смерть отца была для Клары горем, которое ничем нельзя было облегчить. Медленно тянулись дни. Клара жила одиноко, как в тихой монастырской обители, где слабые натуры предаются покаяниям и молитвам. Она уже не валялась в постели до девяти или десяти часов, а вставала чуть ли не раньше Амалии и спешила на утреннее богослужение.

Однажды Виктор увидел ее дома на коленях перед распятием. Он поднял сестру, как ребенка, стряхнул пыль с ее платья и, впервые поглядев на нее добрым, братским взглядом, сказал:

— У тебя болит душа, я понимаю, ты мучаешься, сестренка, Пожалей себя, отца все равно не вернешь. Знаю, никто не будет любить тебя, как он. Но смотри, как ты ослабла. И у меня тяжело на душе, и я корю себя за то, что мы не жили хорошо при его жизни. Помолись за меня, а я уже не могу, видно, я пропащий человек.

Он повернулся и хотел выйти, но Клара схватила его за руку:

— Давай молиться о прощении. Вдвоем это легче.

Они долго сидели рядом и с тех пор часто проводили время вместе.

Прежде они относились друг к другу недружелюбно, почти как чужие люди, ныне скорбь все теснее сближала их души.

Когда вскрыли завещание Фассати, его дети поняли, что они совсем не так богаты, как привыкли думать. Рудольфу достался дом, Кларе старенькая мебель и несколько тысяч наличными, вот и все. Виктор получил трубку и шубу, кухарка Амалия — всякую рухлядь, а в утешение еще две сотенных. Рудольф — хороший хозяин, в его руках дело пойдет заведенным порядком.

Однажды Рудольф начал разговор с Кларой, Амалией и Виктором. Пока все останется по-старому, сказал он, но со временем пора будет подумать о переменах. Надо расширить трактир и предпринять еще кое-что. Пора подумать и о замужестве Клары. Что касается Виктора, то его дальнейшие успехи зависят от него самого, Рудольф поможет ему и советом и всячески, в этом можно не сомневаться.

Все поняли, что он затеял серьезный разговор, но Клара была задета.

— Что ты для меня придумываешь? — резко сказала она, вся покраснев от обиды. — Я не собираюсь замуж!

Ей вспомнились слова Санина о том, что рожать детей — это самое скучное, мучительное и бессмысленное занятие на свете.

— У тебя нет поместья, чтобы жить на доходы от него. Подумай всерьез, и сама поймешь, что в твоем положении замужество самый лучший выход. Уедешь в Прагу, будешь ходить в театры, на концерты, отвлечешься от грустных мыслей, — спокойно возразил брат. — Но повторяю: я тебя не тороплю. — Видно было, что он основательно подготовился к этому разговору.