Пламя и ветер

— Он просил меня зайти, вчера я у него был. До чего он плохо выглядит! Забыть о нем не могу! Чудо будет, если он доживет до весны. Жаловался мне, что никто из одноклассников у него не бывает. Просил книжек, все читает и читает. Зайди к нему, он передавал тебе привет. Пошел бы прямо сейчас. Чем тут лясы точить со мной, лучше порадуй его. Мы все говорим о любви к ближнему, о новых отношениях между людьми, а сами думаем только о себе, чужое горе нам трын-трава. — Роудный говорил обычным ровным голосом, но вруг воодушевился: — Да, в социалистическом обществе будет не так. Так нельзя! Люди станут благородными, приветливыми, настоящими людьми, а не эгоилтами. При социализме люди будут ценить друг друга, любовь к человеку станет главной движущей силой общества.

Петр в душе корил себя, что в последнее время даже не вспомнил о Ярославе Вондрушке. С бьющимся сердцем подошел он к дому садовника и несмело постучался. Женский голос крикнул:

— Войдите.

Петр думал, что застанет Ярослава в постели, но тот сидел за столом, над книгами; его мать подкладывала уголь в печку и, не выпуская из рук совка, поздоровалась.

— Вот уж не ждал! — сказал Ярослав, очень обрадованный приходом Петра. Он страшно похудел, глаза у него были громадные, волосы падали на лоб.

— Я слышал, ты уже давно не выходишь, — сказал Петр, садясь на стул и постепенно преодолевая неловкость. Ярослав сильно изменился, но не похоже было, что он при смерти.

— Я зашел узнать, есть ли у тебя, что читать. В библиотеку пришли новинки, мне удалось перехватить кое-что из-под носа у других.

— И без того у него горячка от этого чтения! — вмешалась мать. — Ему бы надо побольше отдыхать, лежать, а не сидеть, не горбиться. Грудь не расправит, голове не дает покоя!

Ярослав недовольно покосился на мать.

— Сколько я учусь в гимназии, я только это и слышу от вас, мама. Каждый день одно и то же. Как будто я заболел из-за книг, а не по другим причинам.

Мать потеребила передник, потом снова повернулась к плите и громко вздохнула.

— Сейчас мне немного полегчало, уже несколько дней я не кашляю, — сказал Ярослав.

— Это верно, — подтвердила мать.

— Надеюсь совсем поправиться за две-три недели, а весной... Впрочем, каких радостей ждать весной в нашей-то гимназии! — Юноша покачал головой и брезгливо сморщился, словно коснулся жабы.

— Эти несколько месяцев ты уж как-нибудь выдержишь, как в свое время выдержал я.

— За зиму я хочу перевести рассказ Максима Горького, — сказал Ярослав, и глаза его блеснули лихорадочным огнем. — Учу сейчас русский язык, хочу прочитать в подлиннике все эти прекрасные произведения. Ты читал «Мальву», Петр? А «На плотах»? Надо бы устроить для молодежи вечер декламации «Песни о Соколе» и «Буревестника». Это такие замечательные стихи, такие призывные! Босяк, и вдруг предстал перед людьми таким гигантом!

Худыми узловатыми пальцами Ярослав закрыл книгу, которую листал, когда вошел Петр.

— Что ты читал? — спросил тот.

— «Друзья свободы» Магена[60].

Он раскрыл книгу и снова стал листать ее.

— Туманно, туманно, и потому мне не нравится, — сказал он. — Контуры чего-то величественного, а вокруг мгла. Громадная птица в тумане машет крыльями. Все как-то смутно, неясно, высокие слова о малых делах... Вот «Серебряный ветер» Франи Шрамека[61] — это березка, покачивающаяся в лунном свете... песня юного сердца...

— Ты прав, — согласился Петр, — а «Друзья свободы» — странная вещь. Все в тумане. «Туман впереди, туман позади». — Он горько усмехнулся. — Франя Шрамек куда лучше. Он стоит на земле, но достает до облака.

— Да. Облака, сердце и камни — все это есть у него.

— А как тебе нравится Станислав Костка Нейман?[62]

— Вожак, — сказал Ярослав. — Пылкая душа, никого не боится, свободен от всяких пут. Пылкая душа! — повторил он, и глаза его под высоким лбом вспыхнули, тонкие ноздри дрогнули. — А читал ты «О злых нелюдимах» Ивана Ольбрахта[63], «Девичество» Марии Майеровой[64], «Первые поцелуи» Гелены Малиржовой[65]. Хотел бы я познакомиться с этими писателями или хоть взглянуть на них вблизи. А Безруч, Петр Безруч[66], это же не человек, а буря, вихрь!

В комнате пахло яблоками, — что-то ясное и тихое жило здесь среди выбеленных стен, где стояла кровать Ярослава, чистенькая, словно только что постеленная, а в изголовье, у окна книжная полка, сбитая из досок от ящика.

— Нашему учителю литературы наверняка известны эти новые имена. Но ведь он не считает их писателями... Хотелось бы мне познакомиться с ними! — мечтательно продолжал Вондрушка, прикрывая глаза. — Хотелось бы мне... эх, мало ли чего мне хочется! Хочется побывать в России, там совсем другие люди, другие студенты и рабочие. Когда я читал «Записки охотника» и «Накануне», у меня слезы навертывались на глаза...

Он глянул в темное окно и сказал уже совсем другим голосом, возмужавшим, почти грубым:

— Хотелось бы мне оказаться в России в день, когда сбросят царя. А они его сбросят когда-нибудь. А что мы? Разве мы справимся с нашим!

— Вы только послушайте, что он говорит! — ужаснулась мать. — Ведь за это сажают в тюрьму!