Пламя и ветер

Перлин остался недвижим на истоптанной траве около военной повозки с хлебом. Раны на нем не было видно, и он лежал в своей летней попонке так, словно спокойно почивал дома, на пружинном матрасике.

Стражник Лесина был свидетелем этой тихой и трагической кончины любимца своего патрона, но ему некогда было обратить на нее внимание, потому что он как раз увидел Альму — тот с аппетитом пожирал гуляш. Лесина устремился к нему, схватил его за шиворот и категорическим тоном приказал:

— Пойдешь со мной, есть одно дельце.

— Д-дай-те же м-мне д-доесть!

— Не выйдет, дело спешное. И нужен еще кто-нибудь.

— А что за дело? — недовольно спросил Альма, вытирая засаленные губы.

— Важное. Вот увидишь. Не знаешь, где Рейголовы?

— Пепика взяли в солдаты.

— Это я знаю получше тебя.

Зато Франтишек Рейгола был поблизости: сидя на повозке, он резался с солдатами в карты и не пожелал отрываться от игры.

— Я тебе приказываю! — загремел стражник.

— Не пугай, пугало! — засмеялись игроки. — Ты чего разоряешься, петушиный хохол, мы тебе не арестанты. Заворачивай оглобли, ты нам не начальник.

Франта Рейгола хихикнул:

— Я как раз сражаюсь за Австрию, гляньте-ка, у меня туз треф, факт, что выиграю. А зачем вам нужен именно я?

— Потому что ты ловкий парень.

— А Сватя Чешпиво чем хуже? Он где-то тут рядом.

— Ах, он тут, паразит! А дома его ищут.

— Тут. И с большими деньгами. Несколько тысяч! Спросите-ка у него, где он их слямзил.

— Несколько тысяч? Врешь ты. Откуда у него такие деньги?

— Узнавайте сами, мне он не скажет.

— Хватит болтать, заткнись! — оборвал его Лесина.

От соседней группы людей отделился старьевщик Банич и подошел к повозке. Лесина возликовал в душе, он оставил в покое Рейголу и, вцепившись в старьевщика, повел его и Альму обратно в город. Во дворе ратуши он дал им тележку с ящиком для перевозки трупов и вместе с ними, скорым маршем, направился к пруду у Скалки. Послать их туда одних он не рискнул: чего доброго, по дороге бросят тележку и сбегут.

— За кем едем? — спросил старьевщик. — Упился кто?

— Увидите сами. Мы уже почти на месте.

— Надо было сразу сказать, — проворчал Банич. — Можно было отвезти его на моей повозке и не маяться с тележкой по такой жаре.

— Не о чем говорить, мы уже пришли, — отрезал Лесина.

Оказалось, что нужно увезти неизвестную утопленницу, которую солдаты вытащили из пруда. Она лежала в зарослях крапивы, под вербами. Лицо у мертвой было желто-зеленое, глаза широко раскрыты, к губам, застывшим в горестной гримасе, прилипла зеленая ряска. Мокрое платье облепило тело утопленницы.

Около стоял полевой обходчик и отгонял слишком назойливых зевак.

Банич и Альма понесли тело к тележке. Волосы мертвой вдруг вспыхнули на солнце, как ореол великомученицы.

Когда тело уложили в ящик, стражник сказал:

— Я пойду вперед и подожду вас около мертвецкой. Пошевеливайтесь, туда придет комиссия.

Приветливость с Лесины как рукой сняло, голос его снова был такой, словно ржавая сабля скрежетала по булыжной мостовой. Он поспешил обратно, в военный лагерь, чтобы разыскать Чешпиву-младшего.

«Ну погоди, прохвост, — думал он о Рейголе, — если ты подшутил надо мной насчет Чешпивы».

Альма и тощий Банич медленно, как черепахи, тащились по проселочной дороге, задами, к кладбищу. Они взмокли от пота и то и дело чертыхались с досады, что попались Лесине под руку.

— Тяжелая-то какая! Интересно, сколько весит? А молодая, а? Сколько ей может быть лет? — сказал Банич.

— М-мне все р-равно, — заблеял Альма. — А ты видел, как много коней в лагере, на Беладовом лугу? Столько еще ни в одном цирке не было!

— Ну и тяжела она, черт дери, — бубнил свое Банич и вдруг остановился. — Знал бы я, зачем он зовет, — захватил бы собак с тележкой, мы бы тогда вмиг управились. А теперь где их искать?! Разбежались, чертовы псы! За жратвой! Сам знаешь, как сейчас трудно жить, все только о жратве и думают. На ней, братец, сейчас все держится. — Он хмурился, его редкие усы топорщились. — Боюсь, как бы они не обожрались, они ведь к этому непривычны, могут подохнуть.

— Кто может подохнуть?

— Ну, мои собаки! — сердито ответил Банич.

— А я думал, люди, — сказал Вальти, — потому что война.

Надув щеки, он далеко плюнул.

— Люди? Что мне до людей! Пускай эта голь убивает друг друга, коли охота. Я и без них проживу, понял? — рассердился старьевщик. — От собак я пользу имею, а от людей что? Пакостят мне, где только могут. Нешто это люди — меня за мою любовь довели до беды, через них вся моя жизнь кувырком пошла, голодаю, маюсь, ничего мне на свете не осталось.

— За любовь? — хихикнул Альма. — Какую такую любовь? Как это?

— Э, что с тобой говорить, с дураком! — озлился Банич.

Высоко над дорогой, у самой кладбищенской ограды, разлеглась на траве компания новобранцев. Они играли на гармонике, пели песни и пили пиво прямо из бутылок.

— Что везете? — закричали они, завидев Банича и Альму.

— Мертвое тело, — проворчал Банич.

— М-мол-лодую утопленницу, — усмехнулся Альма.

— Молодую?

Несколько человек из компании тотчас сбежали вниз и обступили старенькую тележку.

— Молодую? Ну-ка, покажите!