Пламя и ветер

— И не просите! Чтобы нам потом влетело? — Банич замахал руками. — Ни-ни, ребята!

— А правда молодая?

— Совсем молоденькая. Утопили, наверное. Дело будет разбирать комиссия.

— Утопили? — Солдаты опешили, у них сразу пропала охота видеть мертвую.

Наверху, на косогоре, высокие, звонкие голоса нестройно пели под гармонику:

Нам-то что! Мы знай копаем,
в яму мертвых всех кидаем,
как дрова их навалили,
сверху известью залили.

Белая известь да сыра вода,

вот вам, солдаты, вся награда,
вот вам, солдаты, вся награда.

Все молча слушали.

— Покурить у вас найдется, ребята? — спросил Банич, и ему и Альме тотчас дали несколько сигарет.

Один из солдат сказал:

— Ежели девка, которую вы везете, сербка, так правильно сделал тот, кто ее утопил. Он может без страху признаться, и его объявят молодцом и героем за то, что он истребил врага австрийского трона; ведь это на пользу отечеству и всем нам! А главное — нашим семьям! Чем больше мы убьем сербов, а они нас, тем лучше будет житься нашим женам и детям!

Некоторые новобранцы засмеялись, другие молчали.

— Так вы думаете, что девку кто-то задушил, а потом бросил в воду? — спросил Банича бородатый солдат и, сорвав стебелек, стал чистить свою маленькую трубку. — А прежде потешился с ней, приласкал ее? Ну и дела!

Тощий старьевщик не ответил, только замигал. А Вальти вдруг принялся торопливо креститься и испуганно твердить:

— Да будет царствие твое, да будет царствие твое! Аминь, аминь, аминь!

— Совсем ошалел, дуралей! — прикрикнул на него Банич и дернул тележку так, что Альма чуть не упал. — Поехали!

Солдаты рассмеялись.

На косогоре запели новую песню:

Не боимся больше мы
старой власти,
развалилась Австрия
на части.
Будем бить напропалую
эту Австрию гнилую!

На кладбище, у мертвецкой, Альме и Баничу пришлось долго ждать. Наконец прибыла комиссия: следователь — старый судейский чиновник с крашеными усами и бородкой, местами отливавшими синевой, и запыхавшийся полицейский вахмистр Тваружек. Последний распорядился, чтобы Альма и Банич внесли тело в мертвецкую и положили на стол, а сами ждали за дверью.

— Свяжись только с начальством, вот оно и начнет тобой командовать, — проворчал Банич. — Сходи туда, да сходи сюда, да подожди здесь. В казенных местах только и делаешь, что ждешь.

— Да, все ждешь, чтоб тебя посадили! — отозвался Альма. — А утопленница это была, видать, к- красавица!

— Эх ты, заика, и говорить не умеешь! — усмехнулся старьевщик. — Ну-ка, заткнись, офицер какой-то прется.

Это был доктор Клен, уже в военной форме.

Теперь комиссия ждала только стражника Лесину. Он сильно запоздал, но, когда на него накинулись с упреками, не обратил на них внимания и, вместо извинения, гордо объявил, сверкнув глазами:

— Я изловил убийцу, он во всем признался! Молодой Чешпиво убил и ограбил Ларина. Взял десять тысяч! Я все еще не могу успокоиться, господа. Убийца даже почти не запирался, сначала только. В порядочной семье такой сын, вот ведь несчастье!

— Да, просто ужас, — сказал следователь. — Подобного еще не случалось в Ранькове.

— Теперь начнутся кровопролития и покрупней! — негромко заметил молодой врач и холодно добавил: — По приказу его императорского величества.

Следователь, вахмистр и стражник были настолько ошеломлены этими словами врача в офицерском мундире, что не поверили своим ушам. Они оглядывались по сторонам, словно их кто-то окликнул, и делали вид, что ничего не слышали.

— Кто же эта утопленница? — поспешил спросить следователь, скрывая смущение. — Совсем молодая женщина!

— Никаких документов при ней не обнаружено, — как всегда, сурово ответил вахмистр Тваружек.

Через запыленное окошко в мертвецкую проник солнечный луч и упал на лицо утопленницы, слегка оживив ее тонкие, прежде несомненно красивые черты. Под правым глазом виднелась небольшая золотистая родинка.

— Возможно, удастся опознать ее по этой родинке, — заметил следователь.

— Особые приметы... — вполголоса сказал вахмистр и сделал пометку в блокноте.

— Теперь надо установить, при каких обстоятельствах настала смерть, — продолжал следователь. — А какие красивые волосы! — вздохнул он.

— Волосы светлые, — констатировал врач.

— Нос прямой, рот правильный, — записывал вахмистр, — глаза голубые...

— Здесь, господа, еще до мобилизации бродяжничала одна женщина легкого поведения, — сказал Лесина, обращаясь к следователю. — Она держалась все больше около циркачей. Наверное, это она и есть.

— Стало быть, проститутка, — задумчиво произнес тот, глядя на родинку и на глаза неизвестной. — Голубые глаза, — повторил он.

Врач молчал, на его лице появилось жесткое выражение. Он снял шинель и мундир.