Пламя и ветер

— Утекут, как вода, вот увидишь. Только пиши мне почаще. Как мы приедем на место, я сразу пошлю тебе адрес. Знать бы, куда нас посылают! Говорят, чуть ли не в Боснию, черт ее дери!

— Не ругайся, милый, не гневи бога!

— Глупости, не верь этому.

— Когда ты вернешься, Еник, нашему ребенку будет уже полтора года. А вдруг император начнет войну?

— А зачем ему начинать, коли он знает, что мы не победим. Разве нас погонишь в атаку?.. Мы ка-ак навострим лыжи!

Он засмеялся, и у Барборы отлегло от сердца.

Ветер вдруг прошумел в кустах, посыпались увядшие листья, клочковатые тучи заволокли небо, светлый пейзаж быстро потемнел. Пахнуло сыростью, снизу, из долины, подползал туман.

Через несколько дней полк Еника выступил в поход, а Барушка начала собирать свои вещи. Тщетно Мария уговаривала ее остаться. Нет, она уедет в Прагу, найдет там работу на несколько месяцев, что остались ей до родов. В Праге легче скрыться от сраму. А потом она сдаст ребенка в приют.

— Родить ребенка — вовсе не срам, — говорила хозяйка. — Только дурные люди считают это бесчестьем.

Но Барушка, страдальчески закусив губы, только качала головой и плакала. И Мария плакала вместе с ней.

Может быть, все-таки этот солдатик женится на Барушке, если только не забудет ее и вернется, может быть, создаст с ней семью. Может быть...

Все только «может быть»... Жизненный путь служанки Барборы заволокло туманом. Не заблудится ли она в нем?

6

Вот и опять пришла зима. На рождество выпал снег. Работы в пекарне было выше головы — пекли рождественские булочки. Печь не остывала, а в лавке было не лучше, чем на улице, — снег, грязь, холод. Потом начались сильные морозы.

Подмастерье Чермак уже несколько лет искал себе невесту по объявлениям в газете «Народни политика»[33]. Наконец он нашел подходящую и объявил Хлуму об уходе. Его будущая жена, рассказывал он, вдова пекаря, в Бероуне у нее пекарня, дело, говорят, прибыльное. Чермак повидался с невестой в Праге недели три назад, и они сразу договорились. Да, Чермаку повезло, он уже прикидывал, сколько возьмет учеников — надо расширить пекарню.

И наконец Бедра Маршик, давно уже не ученик, а подмастерье, тоже был отрезанный ломоть.

Хлума очень огорчала разлука с людьми, к которым он привык. Но он и не скрывал, что это его устраивало, потому что работы в пекарне становилось все меньше и меньше. Год за годом выдавались плохие урожаи. Пухерному Хлум все еще был должен за венгерскую муку, а новый конкурент, молодой пекарь Боровичка, становился все активнее и все больше посягал на доходы Хлума и других старых членов пекарского цеха.

«Видали мы таких», — говаривал вначале Хлум и пренебрежительно махал рукой, но в глубине души побаивался.

По Ранькову пополз слух: «У Хлума плохи дела!»

— Мы наперед знали, что ему не повезет, — разглагольствовал Чешпиво перед Фассати и Трезалом. — Его дом приносит несчастье. На моей памяти там уже трижды менялся владелец, и все они прогорали.

Фассати поднял брови и сделал серьезное лицо.

— Да, пан Чешпиво, — согласился он. — Есть дома, на которых лежит проклятие, я в это верю. Не держится дом в одних руках, хозяин терпит убыток за убытком, разоряется на глазах. Бог не благословил этого дома, вот в чем дело.

— В Ранькове на половине домов лежит проклятие, — отозвался Чешпиво. — Люди живут как скоты, в костеле их не встретишь годами. А пекаря Хлума я там вообще ни разу не видел.

— Верно, верно, — бормотал Фассати, раскуривая трубку. — Люди бога забыли, живут в грехе, тратят не по средствам. Иначе, откуда бы столько долгов? Рабочие, ремесленники, мужики — никто не знает, что значит жить скромно. А до чего все это доводит? То и дело слышишь: тот разорился, у этого имущество продают с торгов. За последние двадцать пять лет только в Чехии, — Фассати многозначительно поднял палец, — продано за долги больше семидесяти тысяч дворов. А векселей накопилось, говорят, на сто миллионов гульденов. Не вру, сам читал. Все люди в долгах, и безземельные, и зажиточные.

— Такие миллионы! Прямо голова кружится! — Чешпиво даже глаза вытаращил. — Ну и ну! Не иначе, быть концу света!

Сапожник Трезал, доселе молчавший, покрутил ус и тоже вступил в беседу.

— Меня вы в костеле тоже увидите раз в год по обещанию. Я молюсь дома, когда мне вздумается... Так что бишь я хотел сказать? Ах да: ну и жизнь нынче стала! Насчет конца света вы, пан Чешпиво, не беспокойтесь. Другое будет — война! Многовато нас расплодилось, всем не прокормиться, кто живет в Австрии. Нужна война, чтобы людей поубавилось. А государям война — самое разлюбезное дело, они только и думают, как бы повоевать.

Чешпиво даже поперхнулся с досады.

— Придумаете тоже, война! Да ну вас! — Но тут же он обмяк и протянул, наморщив лоб: — Что ж, а может быть, может быть...

— Когда она начнется, не знаете? — осведомился Фассати у Трезала не то с насмешкой, не то всерьез.

— Может статься, уже этой осенью. С Россией у нас из-за Боснии и Герцеговины раздор... Того и гляди — сцепимся. А чего мы добьемся в такой войне? Будет, как в шестьдесят шестом году под Градцем Кралове.