Пламя и ветер

— Правда ваша, пан Чешпиво. Но ведь у мальчишки талант, жаль его губить. Дети должны пойти дальше родителей! — воскликнул Грдличка.

— А что же мне сказать? — начал после паузы сапожник. — Наш Эвжен родился музыкантом. На скрипке играет так, что за душу берет. Старый Турек говорит, что еще не встречал такого слуха, а уж у этого Турека перебывало учеников! Короче говоря, — Трезал сделал безнадежный жест, — хоть из кожи вон лезь, не по средствам мне учить мальчишку музыке дальше. Разве честный труженик здесь, в Ранькове, заработает столько, чтобы безбедно жить с семьей? Я вот сапожник, а мои дети ходят в опорках.

В разговор вмешался священник, не переставая вертеть в пухлых белых руках спичечный коробок. Он улыбался, но в глазах его было пренебрежение.

— Чему в молодости научишься, то с возрастом пригодится. А что касается немецкого, вспомните нашу старую мудрую поговорку: «На скольких языках говоришь, столько раз ты человек».

— Я хорошо знаю немецкий, ваше преподобие, — сказал Хлум. — С офицерами и унтерами говорю на их языке. Но хоть убейте, не чувствую, чтобы от этого я стал лучшим пекарем, а уж человеком и подавно.

— Поговорку надо правильно понимать, пан пекарь, — несколько раздраженно ответил патер. — Поговорки не зря сложены, в них великая мудрость наших предков.

— Не всякая поговорка — правда, — возразил пекарь.

— Не стоит спорить, пан Хлум, но, может быть, вы приведете какой-нибудь пример?

— Ну да, пример! — хихикнул Чешпиво.

— Ладно. — Пекарь постучал пальцем по столу. — Вот говорят, что повинную голову меч не сечет. А неповинившуюся, стало быть, сечет? Пораздумал я об этом спрашиваю себя: как же так получилось, что как раз те головы, которые не повинились, не только не полетели с плеч, а даже были увенчаны королевской короной? Например, Гогенцоллерны, не говоря уже о других.

— Уж вы скажете! — возразил священник. — Этак все можно перетолковать. Но надо признать, что наш пекарь находчивый человек.

— Истолковать можно по-разному все, что хочешь, Даже священное писание, а? — вставил Трезал.

— Неверно толкуют евангелие протестантские еретики, а не святая католическая церковь, — непререкаемо заявил настоятель.

— Конечно, права была святая церковь, а не наш Ян Гус, ваше преподобие, — вспыхнул Трезал.

— Ян Гус! — воскликнул священник. — Вечно вы о своем Гусе!

Он покраснел, швырнул коробок спичек на стол и вышел из распивочной.

Все молча улыбались.

Хмурился только Чешпиво.

2

Впервые в жизни пекарь Хлум писал своим знакомым и объезжал их в поисках денег. Большинство ему отказало, и все же нашлись друзья, которые охотно, хоть и с озабоченным лицом, поделились с ним своими скромными сбережениями.

Мария продала кое-какую одежду, перины и половину драгоценностей. Остались три кольца и брошь, с ними она не хотела расстаться. Сбывать вещи она ездила в Прагу, самым ранним поездом. Не продавать же их в Ранькове — сколько пересудов будет, да и дадут гроши.

С помощью займов и продажи вещей, приобретенных с таким трудом на протяжении многих лет, Хлуму удалось собрать нужную сумму, и он вручил ее Пухерному, который явился точно в условленный срок. Торговец пересчитал деньги, вытащил потертый бумажник, сунул в него кредитки, поблагодарил и ушел, заверив Хлума, что завтра принесет расписку.

Хлум с облегчением вздохнул, а Мария уныло опустила руки, потому что в доме не осталось ни гроша.

— Возьмем ссуду в сберегательной кассе, — сказал Хлум. — Мы начинали с меньшими деньгами, и то ничего. Что и говорить, какой там у нас был капитал! И вообще, главный капитал — это голова и руки.

Они сидели в лавке, Петршик играл на полу, вырезал из дерева фигурки.

Вечерело.

— Пойду запру дверь, — решил Хлум. — Все равно весь товар уже продан.

В этот момент Петршик вскрикнул. Длинный нож скользнул по дощечке и воткнулся в лоб над самым глазом. Кровь залила лицо мальчика.

Отец с матерью оцепенели от ужаса, им показалось, что Петршик выколол себе глаз и навек останется кривым, как Трезалов Эвжен. Хлуму не сразу удалось остановить кровь. С трудом он успокоил сына и жену. Рана была глубокая, перевязав Петршику голову, его уложили в постель, и Хлум наконец пошел запереть лавку.

«Как бы шрам не изуродовал мальчика на всю жизнь.» — тревожно думал он.

Едва он взялся за створку двери, в лавку, вытаращив глаза, ввалился Чешпиво.

— Что случилось?

— Пухерного хватил удар! — выпалил Чешпиво. — На площади, у самого трактира Фассати, — свалился наземь и помер. Боже мой, какая легкая смерть! — Чешпиво перевел дыхание. — Хотел бы и я так уйти на тот свет.

— А ведь он только что был здесь... Как же с деньгами? — встревожился Хлум.

Надо бы сбегать к жене Пухерного. Но разве можно справляться о деньгах в такой тяжелый момент? Что подумает вдова, что скажут соседи? Дескать — Хлум бесчувственный человек, у него нет ни уважения к покойному, ни сочувствия к горю его родных. Расписку в погашении долга можно получить и после похорон. Ну и дела!

Но от жены Хлум скрыл свою тревогу.

Когда Чешпиво ушел, Мария сказала: