Пламя и ветер

Они стояли близ распивочной, рассуждая о вздорожании кож и о том, что надо бы основать фонд доброхотных даяний на рождественский ужин для неимущих. Вдруг они увидели, что Пухерный зашатался, схватился за грудь и с криком упал наземь. Это, наверное, заметила и водоноска Орличкова, которая как раз подходила к дому Фассати, но она, в ответ на все расспросы, сказала, что никогда не глядит по сторонам, не глядела и в этот раз.

Пухерный пытался что-то сказать, показывал на грудь, ну да, там у него в нагрудном кармане, видно, был бумажник. Быть может, он его имел в виду, кто знает! Быть может, он боялся, как бы деньги не выпали, когда его понесут.

— Очень даже возможно, — говорил Трезал, — что он так и отошел на тот свет в страхе за свои деньги. Это со многими случается. Ну уж я-то, когда буду при последнем издыхании, не стану думать о таких вещах!

И все-таки пани Пухерная ни в его карманах, ни в бумажнике не нашла никаких денег, кроме нескольких мелких банкнот, она бы их не утаила, весь город знает, какая это почтенная женщина!

А есть у Хлума свидетели того, что он выплатил долг? Его собственная жена? Ну, какой же это свидетель! Пусть она хоть трижды присягнет, закон ее показаний не признает. Будь это служанка или чужой человек, другое дело! Да и вообще, всякий, кто платит такую крупную сумму, конечно, сразу же потребует расписку, не отложит этого на завтра или послезавтра. Говорят, что Хлум с Пухерным вели дела на основе дружеского доверия? Какая может быть дружба между торговыми людьми! Никто этому не поверит.

И вот началась тяжба, беспросветная тяжба. Хлуму она не сулила ничего доброго.

— Не упрямьтесь, послушайте нашего совета, согласитесь на рассрочку, — говорили Хлуму Трезал, Фассати и многие знакомые и родственники.

Но он упорствовал.

— Не судись, Иозеф, — уговаривал его Трезал. — Кто свяжется с адвокатами, ничего не выгадает, хоть бы и выиграл дело. Знаешь поговорку: «Не пускали медведя к меду, уши ему оборвали, тащили медведя от меда, оборвали ему хвост». Не лезь судиться, приятель! Ежели и выиграешь, разорят тебя судейские, обдерут тебя почище, чем того медведя.

Но пекарь упрямо качал головой.

— Отступлюсь — выйдет, что я врал. Люди подумают, что я обманщик, что я словчил, как разорившийся адвокат. Нет, я заплатил долг!

Хлум ходил по судам, расстроенный, убитый.

Он зачастил в трактир, но не затем, чтобы приобрести новых покупателей, а чтобы досаду и гнев утопить в вине.

Последний его работник, Бедржих Маршик, тоже наконец ушел от него, а служанка Анка Едличкова только и говорила, что о своей близкой свальбе с жестянщиком Беранеком.

На последнее, решающее судебное разбирательство Хлум не пошел. Мария утром оставила мужа отсыпаться после работы и отправилась с Петршиком в костел св. Микулаша просить бога сжалиться над их домом и пекарней, внушить судьям, что дело Хлума правое.

Но суд решил точно по закону и обязал Хлума уплатить долг и все судебные издержки.

Наследники Пухерного, поручив дело ловкому адвокату, который, как оказалось, прямо-таки творил чудеса, торопились реализовать судебное решение; не удалось Марии упросить бога!

В день, когда Хлум получил извещение о продаже его имущества с торгов, над городом разразилась гроза с ливнем. Небеса низвергали огонь и воду.

Мария непрерывно крестилась и велела креститься сыну.

В этом разгуле стихий, в ливне, который обрушился на Раньков и наделал немало бед на полях, она видела знамение свыше: господь разгневан на несправедливый приговор суда, на недостойные поступки людей.

— Вот видишь, Иозеф, — крикнула она мужу. — Господь гневается на неправых судей. Господь подает голос. Пухерная сейчас, наверно, трясется от страха!

— А я сердит на твоего господа бога, — отозвался муж. — Если он есть, значит, он несправедлив.

Сжав кулаки, он погрозил в окно, потом вскочил с места и стал срывать со стен иконы. Швыряя их на пол, он кромсал полотно ножом, ломал рамы, все кидая в печь.

Мария была в ужасе, но ничего не могла поделать со святотатцем.

— Вот увидишь, тебя посадят в тюрьму! — стонала она, заламывая руки.

— Пусть посадят! Совсем этому не удивлюсь. У нас, в Австрии, всегда сажают правого, а не виноватого. Жулики и воры ходят на свободе, — резко ответил муж и, не шевелясь, глядел, как горят в печи святая троица, Иисус с обнаженным кровоточащим сердцем и дева Мария с лицом, обильно орошенным слезами. Дева Мария, покровительница жены пекаря... бывшего пекаря!

За окном утихала буря, в печи догорали, превращаясь в пепел, последние иконы: святая Анна и благочестивый Иосиф — патрон бывшего пекаря Хлума.

Это был ужасный день, подобный дню битвы. Гроза уже стихла, а дождь все лил и лил. По улице, точно по речному руслу, неслась вода.

В дом Хлума вошел незнакомый пожилой человек. Он вошел со двора, потому что лавка была уже заперта, и остановился в темных сенях. Вода струйками текла с его брюк, под ногами образовалась лужица. Пришелец стоял неподвижно, похожий на пугало.

Кто это? Перепуганная Мария глядела на него воспаленными глазами, в которых уже не было слез.

Кто же это?