Пламя и ветер

Уж не вор ли? А может быть, это Эмануэль, муж тети Анны? Принесла его нелегкая в этот несчастный день!

— Уходите! Чего вам тут надо?

Пришельца заметила только Мария, Хлум не отводил взгляда от огня в печи, где еще тлел пепел икон — символов былого благополучия его дома. Нет, это не муж венской тетки, этот человек совсем не похож на Эмана, решила Мария, разглядев незнакомца.

— Я ищу своего друга Иозефа Хлума, — сказал тот. — Простите, если пришел некстати. Я иду издалека, выбирать время не мог.

— Вы шли в эту грозу? — уже приветливее спросила Мария.

— Я привык к непогоде. Крапиву мороз не берет, — отозвался незнакомец и осведомился, дома ли Хлум.

5

Это был Вацлав Янатка. Хлум не узнал его. Только когда тот назвался, Хлум обнял друга и повел в пекарню. Он подбросил дров в печь, велел старому другу раздеваться, дал ему свою одежду и белье.

— Тебя не узнать, до чего ты изменился! Ноги-то у тебя были кривые, а теперь выровнялись, — сказал Хлум, оглядывая приятеля.

— Удивляешься? Я лечился в Германии, сколько денег перевел на докторов! Но все равно болят при смене погоды, сил нет.

— Ты не женат?

Янатка помолчал, глядя в пространство, потом горько усмехнулся:

— Поздно уже, слишком поздно. Поздно я выправил себе ноги, во всем я запоздал. Поздно родился, поздно поумнел. Вот только умру, наверное, рано.

Янатка выглядел изнуренным бродягой, но в доме Хлума его приняли как ангела-хранителя.

— Ей-богу, я уж вешаться собрался, — сказал ему Хлум. — Дом мой продают за долги. Не знаю, что и делать, не ехать же мне с семьей куда глаза глядят искать работу, не наниматься же в чужую пекарню, после того как сам был хозяином.

— И не стыдно тебе падать духом! Ты не опозорил себя никаким злодейством, не сидел в тюрьме, никого не ограбил. Наоборот, тебя самого обобрали. И ты стыдишься стать рабочим, и что побывал в шкуре хозяина, мещанина!

У Хлума отлегло от сердца. Ему казалось, что он был ослеплен жестокой болезнью, а теперь словно прозрел и сил у него прибывает.

Янатка пил черный кофе, сваренный Марией, и говорил, говорил:

— Мы с тобой работали наравне, ты выбился в хозяева, а я, как был, так и остался рабочим, и, хотя у меня ни гроша за душой, даже одежды нет, никогда мне такая глупость и в голову не приходила. Подумал ли ты о том, на кого останутся жена и сын? Жена и сын, да ведь это уже богатство!

— Брани, брани, поделом мне! — повторял воспрянувший духом Хлум. Он будто снова помолодел.

Ни он, ни жена больше не отваживались сетовать на судьбу.

Сколько же они не виделись со старым другом? Четверть века? А где был Янатка все это время?

— Жил в Германии, в Швейцарии, во Франции. Потом опять вернулся в Германию.

Умытый, причесанный, одетый в чистую рубашку, Янатка выглядел уже совсем иначе и с аппетитом ел все, чем его угощала Мария. Видно было, что он очень устал от ходьбы в такую непогоду, но старался не показывать этого.

Петршик с любопытством рассматривал его, а когда гость погладил мальчика по голове, тот прильнул к нему и спросил с живым интересом:

— А красиво во Франции? Там растут апельсины, да? Вы видели, дяденька, как они растут на деревьях?

— Нет, малыш, не видел. Они зреют на юге Франции, а я был только на севере. В столице Франции Париже я прожил всего три месяца, да и то зимой. — И, повернувшись к Хлуму, Янатка продолжал: — Видел я там немало — громадные дворцы, красивые дома, Триумфальную арку и гробницу Наполеона. Но больше всего меня интересовала Стена коммунаров. — И, опять погладив Петршика по голове, он сказал: — Там, малыш, похоронены рабочие, которые боролись за справедливость. Вырастешь большой, прочтешь о них в книгах и полюбишь их.

Этот странный человек умел так ласково улыбаться.

— Побывал я и в Швейцарии, — продолжал он, — там мне жилось лучше, чем в других странах. Но меня выслали оттуда. Был и во Франции, и два раза в Германии, все искал, где полегче. Но бедному человеку всюду трудно живется. И все-таки многое изменилось, теперь не то, что было прежде, приятель. Нынче рабочим уже не приходится бежать в Америку, как приось Пецке, Главачеку и Кохману. И Резлера[40] с семьей выслали, с ним мы дружили больше всех. И с Зоулой, — я был в его пятерке.

Хлум оживленно кивнул.

— Верно, верно. Моим подмастерьям, например, жилось совсем неплохо. Все мы жили как одна семья.

— Положение изменилось и еще будет меняться в пользу рабочего класса, в это я верю. Прежде до того было худо, что выход мы видели только в терроре. Это с отчаяния. Мы думали, что убить монарха, — все равно что убить монархию. Ошибка! А сколько из-за этого людей погибло! Лучших людей!

Оба вспомнили о покушении на царя Александра. Потом Хлум рассказал, как ему самому пришлось семь лет мыкаться после высылки из Праги. Янатка сообщил интересные подробности о подготовке покушения Софьей Перовской и ее друзьями, — подробности, которыми давно интересовался Иозеф, но не мог узнать их.

— Сколько с тех пор было в России всяких покушений, а царизм все еще жив! Но придет и его последний час.