Пламя и ветер

— Что же я все-таки хотел сказать... — Трезал потер себе лоб. — Ах да, после вчерашней грозы у нас покойник. Молния убила нищего Яролима.

Мария торопливо перекрестилась, а пекарь сказал:

— Отмучился, бедняга, а у нас это еще впереди.

— Этот Яролим вечно ссорился с Лесиной. — Трезал плотнее закутался в плащ, развеваемый ветром. — Лесина-то, знать, радуется, он вечно грозился калеке, что спровадит его на тот свет. А теперь господь бог сделал это за него.

Хлуму казалось, что голос Трезала доносится откуда-то издалека, из безмерной дали.

6

Хлум, опустивший было руки, снова воспрянул духом.

Будет еще и на нашей улице праздник!

В Ранькове он, однако, не останется. Как можно! Начинать тут сначала, что ли? Нет, надо уехать туда, где его никто не знает.

Он написал сестре в Вену, рассказал все, что произошло, и убедительно просил подыскать ему место в столице.

— А теперь, — сказал он, отправив письмо, — займусь своими должниками. Нам ведь многие должны. Я помогал людям, когда они нуждались, пусть теперь они помогут мне. Если получу хоть половину долгов, хватит на первое время.

Но большинство должников даже не ответили. Они избегали Хлума и его жены. Лишь немногие пришли и дали свое скромные долги. Другие приходили только затем, чтобы извиниться, что не могут сделать этого. В день, когда состоялась продажа с торгов, в кармане у Хлума была жалкая сумма.

Он дожидался ответа от сестры, уверенный, что к тому времени, когда пора будет освободить домик, Анна найдет ему в Вене место. Новый хозяин, Шидлик, — поговаривали, что он подставное лицо Глюка, — разрешил Хлуму жить еще целый месяц. Вот какое благодеяние, какая милость!

Наконец пришел ответ из Вены, всего несколько строк: Анна никакого места не нашла и посылает брату в помощь сто гульденов, все свои сбережения.

Молодой владелец пекарни Боровичка, конкурент Хлума, пригласил его поговорить: мол, он собирается расшить дело и охотно взял бы опытного пекаря на выпечку черного хлеба, чтобы самому заниматься только булками.

Но Хлум, готовый наняться помощником пекаря в Вене, здесь, в Ранькове, где его знали, не принял выгодного предложения. Профессиональная гордость, жестоко ущемленная, заставила его отказаться.

Он стал ездить по городкам и местечкам, ища небольшую пекарню с лавкой. Но ничего подходящего не было: какие-то жалкие дыры, да еще за бешеные деньги.

Неумолимо приближался день выселения, денег стало еще меньше, перспектив по-прежнему никаких. Оставалось только место у мельника Бареша, который предложил его Хлуму сразу же после продажи домика с торгов. При своей мельнице, в часе с лишним ходьбы от Ранькова, на хуторе, в лесу, Бареш выстроил пекарню. Мол, деревенские нынче уже не хотят печь хлеб сами, им некогда этим заниматься. Если им привезти хлеб под самый нос, — это сделает Барешов батрак Францек — все охотно купят товар Хлума.

Хлум снова побывал у Бареша, и они ударили по рукам.

И вот бывший хозяин пекарни, вместе с Францеком, с раннего утра начали грузить свою мебель на телегу.

— И чего тебя несет в такую даль? — укоризненно проговорил, подходя к ним, Трезал, разобиженный на Хлума за то, что тот ничего не сказал ему о своем решении. — Это же глупо! Такой замечательный пекарь и хочешь схоронить себя в этой дыре!

Францек хихикнул.

— Мне бы только поскорей убраться из этого проклятого дома и из города, — раздраженно сказал Хлум.

Ему здесь все стало чужим и враждебным, казалось, что его обидел весь город и все глядят на него неприязненно, как на чужака.

— Будь здоров, Трезал! Мы еще увидимся, не в Америку же я еду. Будь здоров!

— Кто не слушает доброго совета, тому ничем не поможешь! — сердито проворчал сапожник, но все-таки помахал рукой. — До свиданья!

Трижды обернулись Хлум и Францек с телегой, перевозя свой скарб на мельницу, и всякий раз Милорд провожал их отчаянным лаем. Мебель, кое-как погруженная на воз, весело потрескивала.

Как быть с этой мебелью, где ее сложить? В одну комнату при пекарне она не войдет. Хлум готов был продать ее по дешевке, но жена цеплялась за каждую вещь, как за реликвию былой жизни. Все это нам еще понадобится, уверяла она, мы недолго проживем на мельнице. Не похороним же мы себя на всю жизнь в этой лесной трущобе.

По дороге им встретилась Ержабкова со своими девочками. Она не поднимала глаз, видно, была очень озабочена чем-то, и не заметила Хлума, но когда он проехал, обернулась и тяжело вздохнула: ей все-таки было стыдно, что она не заплатила долга.

Когда Хлумовы ехали в последний, третий раз, на улице уже смеркалось, было сыро и холодно, в лавках зажигали керосиновые лампы. Напротив статуи св. Яна возу загородили дорогу солдаты, возвращавшиеся со стрельбища. Пришлось переждать, пока они пройдут.

В этот момент на площади появился командир гарнизона майор Ренгсмут, окружной начальник Гейда и законоучитель Коларж. Завидя такое начальство, обер-лейтенант фон Фогельзинг обнажил саблю и заорал во все горло:

— Рехтс шаут![41]

Лошади мельника испугались крика, Францек едва держал их на месте.

— Тпрр-р!