Пламя и ветер

— Мой ученик! Ему бы консерваторию кончить, ездил бы по всему свету. Второй Кубелик![47] Вот дочь у меня с образованием, сейчас выступает с оркестром на Балканах, живется ей отлично. Недавно опять пришло от нее письмо и деньги.

— На Балканах? Как вы ее туда отпустили? Народ там нищий, много не заработаешь, — сказал, поддергивая брюки, почтальон Птачек. — Я знаю Боснию и Герцеговину, служил там два года. Венгрия куда лучше, взять, к примеру, Будапешт, — там умеют тряхнуть мошной. Вот где жизнь, черт побери! Там едят красный перец, здоровая пища, а после него такая жажда, что можно пить до утра, и все равно не напьешься.

— Сказать по правде, дочь лучше держать дома — вставил подоспевший Чешпиво. — Бог весть, в какие руки она попадет в чужих краях.

Турек почесал за ухом. Этот седовласый человек, учивший раньковскую молодежь игре на скрипке и других инструментах, был старый солдат. В 1866 году его ранило в голову, он остался жив, но надолго потерял память, только через несколько лет она восстановилась. Кроме того, он не мог нагибаться: чуть нагнется, голова у него закружится, и он падает. Жил он со своей тихой, сухонькой старушкой женой скромно, как птичка, давал уроки музыки, а также за вознаграждение пел дрожащим голосом на торжественных богослужениях и похоронах. Но главным его источником дохода был основанный им оркестр, игравший на танцах и богатых похоронах.

— Да, девчонке следует жить при матери, и никак иначе. Я бы для себя этакую перелетную пташку не хотел, будь у нее хоть мешок денег, — согласился почтальон Птачек. — Парень — другое дело, пусть постранствует по свету.

У окна Эвжен заиграл новую песенку, такую веселую, что душа радовалась.

Глава десятая

1

Городок был взбудоражен небывалым событием: неизвестные злоумышленники осквернили статую св. Яна Непомуцкого — ту самую, что создал Брокофф[48] и бледyной охрой подновил Чешпиво. Негодяи измазали лицо святого повидлом, а на плечо повесили суму, так что святой стал больше похож на негра-разносчика, чем на белокожего церковного иерарха.

Неслыханное кощунство! Фассати рассказывал об этом у себя в кухне. Клара с трудом сдерживала смех, а кухарка Амалия возмущалась.

К статуе бежали старухи и нищие, проклинали неизвестных святотатцев, сокрушались, предвидя божью кару — мор, оспу или голод. Вот погодите, не сегодня-завтра начнется падеж скота!

Вскоре на месте происшествия появился разъяренный настоятель с причетником Белоглавым, Чешпивой и толпой верующих, среди которых выделялся крепкой фигурой и такими же выражениями возчик Розгода, глава кружка «Рождественская рыба».

После некоторых колебаний Чешпиво, при содействии Розгоды и богомолки Строуголовой отважился влезть на статую святого и обрезать постромки сумы, которая была наполнена камнями и, упав с грохотом, чуть не убила духовного пастыря, взволнованно объяснявшего прихожанам, что недостаточно вымыть и снова выкрасить статую. Куда там! Ее нужно снова освятить, ибо она была осквернена и, так сказать, утратила полную силу.

Общинный стражник Лесина таращил глаза, чтобы казаться таким же возмущенным, как и его преподобие, Розгода и Чешпиво. Тут подоспел полицейский вахмистр Тваружек с черным блокнотом в ручищах, чтобы на месте записать все, что услышит.

Сделав какие-то заметки, он поспешил в управу, к начальнику Иозефу Гейде.

— Так-то вы охраняете город, на который устремлено высочайшее око? — закричал на него начальник. — Не найдете злоумышленников — плохо ваше дело! А вы их не найдете, это факт, уж я-то знаю вас, идиот!

Побагровевший вахмистр стоял навытяжку и ел начальство глазами.

— Чем вы занимаетесь, почему обо всем узнаете последним? Можете вы ответить на этот вопрос? Что я должен доложить высшему начальству, господину наместнику, и что его сиятельство господин наместник может доложить об этом канцелярии его величества императора и его высочества наследника престола? Можете вы мне сказать, идиот?

— Никак нет, не могу, ваше благородие пан советник.

— Ну так проваливайте! Вон отсюда! Ищите, преследуйте, изловите! В двадцать четыре часа!

Вахмистр взял под козырек — хотя был без фуражки, которую оставил в передней, на стуле, — щелкнул каблуками и исчез.

Через несколько минут он вбежал к себе в участок, куда только что вернулся с обхода его подчиненный Нехута.

— Какие новости? — резко спросил Тваружек. — Никаких, как всегда?

— В черженском лесничестве ночью стреляли, пан вахмистр.

— А кто стрелял?

— Пока что еще...

— Не удалось выяснить, так?

— Пан вахмистр…

— Заткнитесь вы, раззява! Знаете вы, что произошло со святым Яном Непомуцким?

— Осмелюсь доложить, что не знаю.

— Чем вы занимаетесь, если ничего об этом не знаете, осел этакий?..

Несмотря на все усилия раньковских властей, лиходеев, осквернивших статую св. Яна, не удалось поймать.

Было, правда, допрошено несколько подозрительных лиц — нищие, братья Рейголовы, общинный дурачок Альма Вальти и даже бродяга по имени Каш, а по кличке Слепыш, прозванный так, потому что он иногда притворялся слепым. За день до события он пришел из Прчиц в Раньков.