Пламя и ветер

«Заговорили о втором пришествии, а он уже трубит— ни дать ни взять архангел Гавриил», — подумал Чешпиво.

— Так о чем бишь мы? — сказал Фассати, складывая фуляр. — Ах да, о печи Хлума. Жаль, конечно, очень жаль Хлума, золотые руки у него, никто лучше его не печет хлеб. Молодые пекари работают уже не так, как старики. Говорю вам: работящих людей убывает, особенно честных, вот в чем беда.

— Весь мир изменился, особенно молодежь.

— Вот увидите, господь этого не стерпит.

— Не стерпит, не стерпит, я тоже так говорю. Храмы божьи пустеют, молодежь туда не идет, а норовит гулять на бульваре да глазами по сторонам стрелять. А к вечеру молодые люди, вместо того чтобы посидеть на свежем воздухе или перекинуться в карты, играют на бильярде. Бильярд! Где это видано! Я в молодости и не знал, что такая игра есть.

— Ну, бильярд это благородное развлечение, — возразил Фассати. — А насчет остального я с вами согласен. Честных и набожных людей становится все меньше. Скоро рабочие, наверное, захотят только жрать и не работать.

— Эту заразу к нам занес Роудный... хотя в общем-то он человек порядочный, живет своим трудом, за шитье берет недорого.

— Ладно, хватит судачить, толку от этого мало, — вдруг заключил Фассати и вынул деньги, чтобы рассчитаться с Чешпивой. Тот протянул руку и, прежде чем сжать ее, трижды плюнул на деньги. Убирая их в карман, он прошептал:

— Со святым-то Яном какой срам! Уж я-то знаю, кто сделал!

— Кто? — оживился трактирщик. — У меня тоже были кое-какие подозрения.

— Кто да кто! Меня полиция не спросила... Кто, кто, кто! — словно закудахтал каменщик.

— Так о ком же вы все-таки?

— Я никого не называю по имени, понимаете, но голову готов прозакладывать, — знаю, кто это сделал! Разве можно назвать? Не пойман, не вор, — такие нынче времена. Этот негодяй, чего доброго, на меня же подаст в суд, и никто за меня не вступится.

— Ваша правда, — согласился Фассати, уже без особого интереса. — Не говорите ничего. Даже лучшему другу не говорите.

— Даже и жене, — присовокупил Чешпиво.

— Жене особенно. Баба, какая она ни будь, не умеет молчать. Стоит ей узнать какой-нибудь секрет, она тотчас разнесет по городу.

— Уж ежели о том зашла речь, — Чешпиво доверительно наклонился к трактирщику, — то, между нами говоря, это дело рук социалистов, пан Волосатый. Кто же еще? А подбил к этому ихний вожак, вы же знаете, о ком речь.

— Вот он, как раз легок на помине. — Фассати указал в окно. — Если вы о нем...

Через площадь шли Антонин Роудный и какой-то жестикулирующий человечек, который рядом с долговязым портным казался совсем маленьким. Это был Филипек, бывший цирюльник, ныне разносчик судебных повесток, — его легко узнать с первого взгляда!

— Чего это они снюхались? — Чешпиво плюнул и сделал презрительную гримасу.

— Не плюйте на пол! — прикрикнул на него трактирщик. — Не видите, что ли, он вымыт? Вон и на стене написано: «Не плевать».

Чешпиво покраснел и поспешил переменить тему.

— Видно, Филипек отчитывает Роудного. У этого портного вечно неприятности с судом. Может, он идет с допроса, может, его допрашивали насчет святого Яна, а?

Фассати не без удивления поглядел в лицо каменщику, сильней запыхтел трубкой и наконец сказал:

— Вот уж, в самом деле, у вас язык без костей.

И чихнул.

— Будьте здоровы, — вежливо заметил Чешпиво. — Вот видите, я прав.

— Насчет чего?

— Насчет этого дела со святым Яном.

Трактирщик засопел и недовольно сказал:

— Не схватить бы мне насморк, черт подери. Этого еще не хватало. А от вас я его не подхвачу?

— Да разве я сморкаюсь? У меня, к вашему сведению, под носом всегда сухо.

— Смотрите-ка! Поэтому вам требуется хоть горло промочить! — пошутил Фассати.

Больше они не разговаривали, чтобы, боже упаси, совсем не рассориться.

У Фассати, видать, испортилось настроение, Ясно почему: надо платить за работу!

3

В седьмой класс поступил Франтишек Гарс, сын лесника на повлтавских угодьях английского промышленника Гарри Брауна. Гарс удрал из духовной семинарии в Чешских Будейовицах. Здесь, в Ранькове, он сдавал в восьмой класс, но не выдержал, знания у него были скудные, пришлось сесть еще на год в седьмой. Гарс выглядел совсем взрослым мужчиной, он носил бородку, которая привлекала всеобщее насмешливое внимание. В поношенном костюме, похожий на сельского рабочего, он задумчиво и безучастно сидел среди семнадцати- и восемнадцатилетних юнцов, готовый дать тумака каждому, кто бросит на него неуважительный взгляд. Да, это был уже серьезный мужчина, хотя временами мыслил почти по-детски.

— Вид у вас такой, словно вы бог весть какой мудрец, а знаний у вас на тройку, — во всяком случае, по моему предмету, — сказал ему учитель физики и геограии Плодек.

— Это верно, — ко всеобщему удивлению, согласился Гарс. — Но я буду совершенствоваться и, надеюсь, окончу с отличием.

— Хорошо, что надеетесь, посмотрим, чего вы достигнете, милый мой. Кроме того, усвойте себе, что здесь гимназия, а не трактир, и с учителями так не разговаривают. Ответили на вопрос, и достаточно, садитесь и молчите.

Гарс сел, а учитель вызвал другого ученика. Едва он его проверил, Гарс поднял руку.