Плющ

Карлос находился в моем кабинете, потому что именно на меня он затаил свою злобу. Потом он куда-то пошел.

— Я думаю, что за едой, — сказал Билл. — Он проголодался и пошел искать еду. Вот тут генерал на него и набросился. Карлос добрался до устройства Сандры прежде, чем Хекслер успел нанести ему смертельный удар, но этого оказалось недостаточно. Ты видишь эту часть, Джон?

Я отрицательно покачал головой. Может быть, я просто не хотел этого видеть.

— Что это такое? — Билл находился в коридоре. Он опустился на одно колено, отодвинул в сторону заросли плюща и показал нам гитарный медиатор. Как и листья самого Зенита, Медиатор был чист как стеклышко. Я имею в виду, никакой крови.

— На нем что-то выбито, — сказал Билл и прищурился. — Только позволь мне идти рядом с тобой, вот тут что написано.

Роджер посмотрел на меня, наконец-то выйдя из оцепенения.

— Боже мой, Джон, — сказал он, — это был он! Он был ею!

— О чем ты говоришь? — Спросил Билл, снова и снова вертя медиатор в пальцах. — О чем ты думаешь? Кто такая «Сумасшедшая гитаристка Герти»?

— Генерал, — глухо сказал я и подумал, был ли у него нож, когда я дал ему два доллара. Если бы Херб был там в тот день, он был бы уже мертв. На этот счет у меня не было никаких сомнений. И мне самому повезло, что я остался жив.

— Ну, меня там не было, а ты жив, — сказал Херб. Он говорил со своей прежней раздражительностью типа не-утруждай-меня-подробностями, но лицо его при этом было бледным и потрясенным, как у человека, который действует исключительно инстинктивно. — И поздравляю, Гелб, ты только что оставил свои отпечатки на этом медиаторе. Лучше вытри их.

Я видел и другие вещи, разбросанные среди густеющей зелени в конце коридора: обрывки одежды, несколько кусочков чего-то похожего на обрывки брошюр, бумажные деньги, монеты.

— Отпечатки пальцев — это не проблема, потому что никто никогда не увидит вещи старого болвана, — сказал Роджер. Он взял у Билла медиатор, бегло осмотрел надпись и прошел немного по коридору. Завалы и заросли плюща расступились перед ним, как я и предполагал. Роджер бросил медиатор. На него с жадностью накинулся лежащий на полу лист, и медиатор тут же исчез. Как и не бывало.

Затем, в моей голове, я услышал голос Роджера. «Зенит! Как будто он звал собаку. Съешь это дерьмо! Сделай так, чтобы все это исчезло!»

И впервые я услышал, как он произнес связный ответ: «С монетами я ничего не могу поделать. Или с этими чертовыми штуками». На полпути вверх по стене, прямо за дверью кабинета Херба, развернулся блестящий зеленый лист размером почти с обеденную тарелку. Что-то яркое со звоном упало на ковер. Я опустился на колено и поднял армейские жетоны Стальных Яиц на серебряной цепочке. Чувствуя себя очень странно — вы должны поверить мне, когда я говорю, что слова возникали просто из ниоткуда — я сунул их в карман брюк. Тем временем Билл и Херб подобрали мелочь, оставшуюся после генерала. Пока это продолжалось, раздавался низкий шелестящий звук. Обрывки одежды и клочки бумаги исчезали в джунглях в том самом месте, где парадный коридор превращался в задний.

— А Детвейлер? — Тихо спросил Билл. — С ним тоже самое?

Глаза Роджера встретились на мгновение с моими. Затем мы покачали головами, оба одновременно.

— А почему нет? — Спросил Херб.

— Слишком опасно, — сказал я.

Мы ждали, что Зенит заговорит снова, чтобы опровергнуть это суждение, но в ответ не получили ничего.

— Тогда что же? — Жалобно спросил Херб. — Что нам с ним делать? И что нам теперь делать с его проклятым дипломатом? Если уж на то пошло, как мы должны поступить с маленькими частичками генерала, которые попадутся нам в заднем коридоре? Например, пряжкой его ремня?

Прежде чем кто-либо из нас успел ответить, из приемной раздался мужской голос:

— Алло? Здесь есть кто-нибудь?

Мы посмотрели друг на друга с крайним удивлением, в первый момент слишком потрясенные, чтобы паниковать.

Из дневника Риддли Уокера

5 апреля 1981 года

Добравшись до вокзала, я сунул чемодан в первый попавшийся незанятый шкафчик, выхватил из замка ключ с большой оранжевой головкой и сунул его в карман, где он, несомненно, пролежит, по крайней мере, до завтра. Худшее уже позади — на данный момент, — но я не могу даже думать о том, чтобы забрать с собой свой багаж или сделать какую-нибудь обычную работу. Пока нет. Я слишком устал. Физически — да, но я скажу вам, что еще хуже: я морально вымотан. Я думаю, что это результат моего скорого возвращения в «Зенит Хаус» после кошмарной ссоры с сестрами и братом. Любые высокие моральные принципы, на которые я мог бы претендовать, когда поезд вышел из Бирмингема, теперь исчезли, уверяю вас. Трудно чувствовать себя моралистом после того, как вы пересекли мост Джорджа Вашингтона с телом в кузове взятого напрокат грузовика. Действительно, очень тяжело. И я никак не могу выкинуть из головы эту проклятую песенку Джона Денвера[264]. — «Там тихо горит огонь, ужин стоит на плите, как здорово снова вернуться домой». — Старая долбаная жвачка, — мог бы сказать дядя Майкл.