По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой)

Это был один сплошной водоем. И вот сельдь, поднимаясь с глубин южного Каспия, и шла туда, где теперь устье реки Сулака, а там, — доктор достал памятную книжку, развернул карту Союза и, показывая пальцем, продолжал:

— Смотрите, проходила она по направлению рек Терека, Подкумка, Большого Егорлыка и Кубани. Громадный пролив этот захватывал все пространство между Ейском и Темрюком на Азовском море, а на Каспие между Сулаком и рекой Кумой.

Вот здесь и шла сельдь в океан метать икру! А рыба она морская, пелагическая — так он ее называл, — любит соленую воду — поэтому ей в океане так же хорошо, как и ее сестрам — шотландской и норвежской сельди. Вот что я от него слышал, а верно это или нет — не знаю!

Доктор замолчал и надел шляпу.

— Жара-то какая! А сельдь, знаете ли, везде стала хорошо ловиться. Михал Михалыч говорит, что по всему берегу идет: на Яломе, Худате, Первомайской, Коягенте, словом, везде.

Мимо нас без шапки, с расстегнутым воротником, идет Михал Михалыч.

Он сосредоточен, как главнокомандующий на фронте перед наступлением, походка твердая, в левой руке карандаш, а в правой носовой платок, которым он утирает крупные капли пота.

— Михал Михалыч, — окликаю я.

— А, вы здесь?

— Сколько на сегодня поймали?

Он делает два шага ко мне и, понизив голос, говорит:

— На сегодня по всем промыслам поймано и посолено 3.410 вагонов!

Он идет к берегу, где чернеется неводник, вокруг которого, как муравьи, копошатся горцы.

— И это за две недели, — замечает доктор. — Если ветра не будет, еще поймают. Однако мне пора на Молоканку. До свиданья!

Он подает руку. Через полчаса проходит почтовый поезд, который увозит его на соседний промысел.

* * *

— Что, уж убираете? — спрашиваю я, подходя к высокому старику, распоряжающемуся укладкой сельди в белые бочата.

— А то как же? Готова — и пожалуйте в бочку!

Около чана стоят двое рабочих-горцев с длинными черпаками и вытаскивают соленого пузанка.

Несколько женщин, засучив рукава, моют ее в «ваннах» и «пересеках».

Вымытая сельдь кладется в кучу, из которой ее берут другие работницы и, прикладывая к рыбе палочку с зарубками, откидывают крупную в одну сторону, мелкую в другую.

Испугалася до смерти
Нонче маменька моя,—
Я пришла и ей сказала:
Комсомолка теперь я…

льется веселая частушка.

Женщины-работницы на рыбных промыслах молча не работают. Нет того тяжелого труда, который бы не облегчала веселая, задорная песня. Звуки ее несутся по широкому Каспию и эхом отдаются во всех заброшенных и далеких углах, где приютились рыбные промыслы.

Отсортированную сельдь берут укладчицы и аккуратно кладут ее на дно бочонка. Сначала два ряда крупной сельди кверху брюшками, а затем брюшками вниз, а спинками кверху всю остальную, пока не наполнится бочка.

Вот стоят полные сельдью бочата. Подходит рабочий, берет бочонок и ставит его под пресс или, как здесь называют, «жом».

Пресс сдавливает плотно рыбу, а на образовавшееся свободное место работница докладывает новую порцию пузанка.

Отжали.

— Готово! — кричит рабочий бондарю, который вертит по полу белый, как сахарный, полутарок-бочонок, набивая вокруг него обручи. Бондарь берет три дощечки, составляющие дно бочонка, и не успеешь оглянуться, как дно вошло. Накрепко набиты обручи, и рабочий, подмигивая работницам, подпевает:

Полутарочки ушата,
Плотовые лягушата.

Затем берет сверло и вертит дыру в дне бочонка.

— Это зачем? — подхожу я.

— А как же? Тузлук (рассол) надо наливать. Через этот шкант и льем, а потом пробкой закрываем, — показывает он на кучу палок, надрезанных длиной по четыре сантиметра — размер деревянной пробки.

На особом настиле под навесом стоят сотни готовых укупоренных бочат, и две-три работницы с ведрами и лейками, полными рассола, крепостью в 24° по Боме, ходят и заливают пузанка.

Все готово. Остается последняя операция, которую проделывает желтоволосый парнишка-трафаретчик. В руках у него щетка и жестянка с вырезанными буквами и номерами, у ног — керосин, смешанный с сажей. Одним взмахом он накладывает на белоснежное дно боченка трафарет, смазывает его щеткой, от которой во все стороны летят черные брызги, затем другой трафарет, опять шарканье щеткой — и на боченке играет черная надпись:

«Госрыбтрест. Буйнак. № 3041 «О».

— О — это значит «нолька", размер сельди от 20 до 24 сантиметров, 00— «двухнолька» — от 15 до 20 см. Есть еще «трехнолька», рядовая, залом — это самая крупная сельдь и «отбой» — мелочь, длиною меньше 11 сантиметров.

Почти рядом с уборочной, на заржавевших от соли рельсах стоят товарные вагоны. Дверцы распахнуты настежь, к ним положены доски, по которым рабочие катят бочата, наполненные высоленной сельдью. Неподалеку, положив смятый картуз на бочонок, стоит весовщик, который отмечает число бочат.

Грузят сельдь в вагонетки узкоколейной жел. дор.

— Сколько в вагон входит? — спрашиваю я, прячась от солнца в тень крыши.

— 225 полутарков, а «румынок» 90 штук!