По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой)

Невод в море. Мотня подойдет не скоро, и есть время дослушать солельщика.

— Ты хину пей, хоть от нее толку мало, а все-таки помогает, — говорит он Ракаеву. — Я в от за свою жизнь на промыслах, за сорок пять лет, наверно, вагон хины выпил.

— А водку можно? — спрашивает Ракаев.

— Раньше пил, а теперь годов восемь бросил. Думаю, что не очень полезно.

— На промыслах работать, — думает вслух Ракаев, — не иначе малярией захвораешь.

— А меня рыбное дело интересует: оно новое и мне, мастеровому, очень можно быть на месте и полезным в деле механизации.

— За сто, за семьдесят пять рублей оно, конечно, интересно, — замечает солельщик, — только эта ваша механ… механическая часть против ручной далеко.

— Это сейчас, дай срок, наладим, не поспеешь солить.

… Стали набирать невод…

— Не поспеешь, нешто это от вас? Не подойдет рыба, или шторма будут, — никакая гайка не поможет.

— Почему ей не пойти, пойдет!

— Не повернет вожак, — и не подойдет.

— Какой вожак? — вмешиваюсь я в разговор.

— Какой, князек по-нашему, вот какой! За главного он у сельдей, — уверенно говорит солельщик. — С виду он такой же как обыкновенный пузанок, только на лбу его горит красный цвет, и щеки у него красные. И знаешь ли, — это в воде горит у него огнем, как фонарь светит. Во все стороны лучи идут.

— Чудеса! — усмехается Ракаев.

— Когда наступает пора итти сельди бить икру, поднимается она с самой глуби Каспия. Первая глубина — это Дербентская яма. Когда Петр Первый приказал море Каспицкое промерить против Дербента, то поехал лоций[19]-инженер. Мерял, мерял, канатов пять тысяч связал и дна не достал.

Явился к Петру и говорит: «Дна здесь нету!» А Петр ему отвечает: «Ах, так и так? — говорит. — Спустите его в Каспии в эту яму, где дна нету, пусть он насквозь земли проскочит!» Так лоция и утопил. А вторая глубина — насупротив Баку, немножко пониже. Там и на самом деле дна никто не доставал.

— Скажи на милость, — удивляется Ракаев.

— Вот с этих-то самых ям и подымается сельдь, а впереди ее вожаки. Сколько я на промыслах, завсегда в первые уловы попадает пять-шесть этих вожаков. И замечай — в ту весну улов будет хороший. А как заблудился вожак или, може, на снасть в море угодил, — так разбредется весь косяк сельди, кто куда, и лова настоящего не будет.

Я молчу, и он, как бы желая подтвердить правильность своих слов, уже обращаясь ко мне, заканчивает:

— Вот погодите, притянут невод, если будет, обязательно вам вожака покажу.

Он встает и неспеша идет к берегу.

— Хитрое это дело — рыбу ловить, — медленно заключает Ракаев, утирая рукавом потный лоб.

— Да, — соглашаюсь я, — все может быть приготовлено, налажено: люди, суда, невода, соль, машины, а не пойдет сельдь к берегу, и — пропали все труды и деньги.

Над неводом кружатся и кричат чайки. Постепенно число их увеличивается. Они не только вьются и ныряют около невода, но часто садятся на поплавки и на них плывут.

— Сельдь есть, смотрите, сколько мартынов, — показывая на чаек, говорит «материальный», запирая склад. — Идемте на берег!

Мы встаем.

Еще ночью был туман и холодно, а сейчас палящее солнце и духота, от которой не знаешь куда прятаться.

…Крылья невода, сплошь набитые сельдью.

— Сельдь, сельдь пошла! — слышны восклицания. Каждый, кто свободен, спешит на берег.

Здесь, увязая в теплом песке, шумит и переговаривается толпа промысловых служащих. Рабочие подтягивают крылья невода, сплошь набитые сельдью.

Горцы стоят наготове, держа в руках порожние тачки. Кто будет «выливать» сельдь в тачки, одевается в кожаную одежду и приготовляет сачки. Трое горцев садятся в лодку, где лежит приготовленный для обметывания мотни крупноячейный бредень. Несколько человек устраивают мостки, — подходы с берега, где подойдет мотня.

Об'езжают на лодке мотню.

Кто-то тащит крепкие деревянные козлы. Все кричат, волнуются, бегают, увязая в рыхлом песке. Широко раскрыты все двери рыбосольных лабазов, и в дверях, как актеры перед началом спектакля, стоят солельщик и его помощники. Концы невода стягивают все ближе и ближе. Уже обе группы рабочих, тянувших порознь крылья невода, теперь почти сошлись. К ним присоединяются новые, и под крики «береговых» делаются последние усилия, чтобы вытащить невод на берег. Его средняя часть, до того времени скрытая под водой, вдруг медленно начинает всплывать, как громадный шар, внутри которого трепещет и плещется миллионная масса рыбы. Прикидываю размеры мотни: 15–16 метров в квадрате. Все полно сельди. Сельдяная каша движется, хлопает плавниками, открывает жабры. Вода постепенно вытесняется, и гора живой сельди ползет к берегу.

— Обметку, обметку давай!

Быстро об’езжают на лодке мотню и захватывают ее в редкий, но прочный бредень — обметку.

— Пятнадцать или двадцать чанов, — кто-то шепотом подсчитывает позади меня.

— Крепи обметку, ставь козлы! — распоряжается заведующий промыслом.

По грудь в рыбной каше, двое рабочих устанавливают, козлы и на них надевают задний край мотни.

— Готово!