По чунским порогам

— Штуковинка, — поддержал его другой, — однако, пуда на два, как не более, отрос. У-ух, зверина! Силища в нем. Прошлый год Андрюшке Каверзину в сеть завалился такой же дьявол; Андрюшка на зорьке приехал сеть сымать, только якорь выбрал — он его и попер… и попер вдоль реки. Мужик тетиву за скобу захлестнул, сам за весла — куда тебе! Вертит таймень по реке лодчонку в любую сторону, ни черта Андрюшка не может справиться. Часа два провозился, пока к берегу выгребся. Одной рыбиной весь свой договор с сельпо выполнил.

— И то смеялись: приручить бы тебе, дескать, Андрюшка, тайменя — сгодился бы в покос вместо перевозчика работать, либо в праздники возить на остров девчат по черемуху.

— Верно! Как на моторке, — покатился со смеху Миша.

— Во-во, то и говорю. Рыбина, дескать, еще лучше — и бензину не надо, и на мели не застрянет.

— Эт-та, как у купца в девятьсот девятом году? — перебил второй старичок.

— А то? Присушил моторку на той вон косе.

— А разве здесь моторки ходят? — недоверчиво спросил я.

— В девятом году купчишка один пытался с низовьев подняться, да и устрял. На лошадях потом зимой вывозили.

— А почему «устрял»?

— На перекатах мелко по осени.

— Как же он через пороги поднимался?

— А что ему? Где у мотора силы не хватит, мужики на лямке упрут. Пятеро с ним в бурлаках ехало.

— Что же ему тут понадобилось? — пожал плечами Миша. — Кататься вздумал по такой реке или просто дурь в голову залезла?

— Дурь! — усмехнулся старик. — Нет, не дурь. На такой вот, как ваша, лодке приезжал — три шкуры с нас спускал, а наладилось бы дело на моторке — потянул бы и четвертую.

С этим нельзя было не согласиться.

Позже мы узнали, что выше деревни Выдриной, в тайге на косогоре, поросшем густым пихтачом, заметная прямо с реки, сохранилась могила охотника, убитого купцом Ермолаевым. Подробностей убийства никто теперь уже не помнит. Только заслезившийся натеками смолы затес на огромной сосне, чернея кривулями букв, неумело выведенных на ней головешкой, кратко сообщает:

Тунгу Федор уби

за 23 белк

зладеем ермолаев

купец 1911

схаронен другом 16 го

Эта жуткая надпись на хмурой сосне — красноречивое доказательство былого произвола. Когда стоишь над могилой, над этим маленьким холмиком, скрытым в густых зеленях восколистой толокнянки, ярко рисуется трагедия жизни и смерти честного труженика тайги. Чувство ненависти к убийце вызывает эта скупая надпись — эпитафия на живом памятнике — дереве.

В глазах старика блеснул огонек, когда он, насупив серые брови, вынул трубку изо рта и, сплюнув, медленно сказал:

— Счастливые вы, молодежь. Вам что ни скажи про старину — все в диковинку. А у меня вот и по сю пору на спине рубцы остались — память исправничья. Раз в жизни привел господь увидеть, и то с плетью, — и, сразу повеселев, добавил: — А вот теперь моторку бы запустить — была бы нам радость громадная.

— У-у, теперьча бы! — поддержал его другой. — Эх, и помочь бы сталась!

— А что? — не осмыслил я сразу, чем помогла бы моторка.

— Да товары-то в сельпо из Неванки кругом, в объезд болота, лошадьми возим, нето в лодке бечевой подымаем. Канитель одна. Тоже, возьми, урожай с дальних полей, лесишко на постройки на буксире поддернули бы.

— А перекаты? Сядете, как тот купец, на мель.

— Так то ж купец! Нам тогда только радость была, что беда и его прижала — немало он тогда поубытился. А теперь что? Приспела бы забота — в десять дней артелью в перекате борозду процарапали бы. Страсть дружный наш колхоз, всякая работа в руках так и горит. Смотришь, один сработает хорошо, а другой — вдвое. Тут и этому опять его обогнать хочется. Легко так работать-то, миром. А уж молодые-то, и не говори, тут уж и-их!.. — и дед только покрутил головой. — Вишь, в деревне как тихо? Только нас вот двоих и оставили встретить табун скота, к ночи прибрать, потом доярки подбегут, а так остальные все на покосе — лето ноне мокрое, чуть проглянет погожий день — греби убирать надо.

— А для чего это лопатки такие вырубаете? — полюбопытствовал я, поднимая одну из них.

— Догадайтесь.

— Я бы подумал: для ветряка… — неуверенно предположил Миша.

— Ишь! Угадал. А тут у нас, в колхозе, свой кружок электриков занимается. Разработали они чертеж один, хотят ветрячок небольшой на пробу сделать. Молодежь, понятно, беспокойная, задумали — не отстанут. Самим-то им сейчас некогда, вот они и заказали нам лопаток насечь. Динамку уже наладили. Подсчитали: ежели все ладно пойдет — крытый ток и скотные дворы осветим. Ну, а потом — лиха беда начало — и на всю деревню свету достанем. Может, от реки силу возьмем. Совет из Москвы запросили…

Мы увлеклись беседой и прервали ее, когда в конце села загудел рожок пастуха и старички заспешили встречать стадо.

— А то оставайтесь ночевать, — предложили они, — право, ну, чего вам плыть? Поговорим. Мы вам про старину — вы нам про новое расскажете. Оставайтесь.

— Ну, так что, — нерешительно взглянул я на Мишу, — может быть, и верно, переночуем здесь?