По чунским порогам

Утром мы освидетельствовали берег. Тальник был картечью иссечен так, будто по нему проскакал эскадрон кавалеристов. На песке, недалеко от лодки, виднелись отпечатки огромных лап. Это был волк. Но как он мог бесшумно убежать — это для меня и до сих пор неясно. На то, видимо, он и зверь.

УРАГАН

Иногда навстречу нам попадаются лодки. Стоя в корме и ловко работая шестами, их быстро гонят вверх по течению женщины, реже — мужчины. Вообще, лодки здесь — обычное средство передвижения, а по странным традициям рыбалкой занимаются женщины и потому управляют лодками, право, лучше мужчин.

От Петропавловского в Кондратьеву можно проехать берегом, там есть проселочная дорога, но если кому приспела нужда попасть в Березовую — он должен подняться вверх по реке километров семьдесят и преодолеть три порога. Другого пути нет. Однако это здесь никого не смущает.

В Петропавловское, богатое чудесными пшеницами (а значит, и калачами), мы попали после обеда.

— А вас ждали еще вчера, — заявили нам в правлении колхоза.

— Да откуда же вы знали, что мы приедем?

— А «чирочное» радио нам сообщило, Петро приплыл из Березовой и сказывал, что вы с ним вместе через «Ханяндин» спускались. Только сомневался, не затонули ли. Поплыли, говорит, черти-лешие, прямо в порог и сгинули; пока я спустился, их следа на реке нет. Пойдемте в клуб, поговорим с народом.

Пришлось и здесь отвечать на самые разнообразные вопросы, насколько нам позволяли наши познания. Но это было живое слово людей с магистрали, с «большой земли», и слушали нас не переводя дыхания.

Потом, когда нас повели по колхозным амбарам и мы увидели полные закрома отборной золотой пшеницы, кадки янтарно-желтого масла или толстого, как брусья мрамора, шпига, и пригоны с отгулявшимся на вольных кормах крупным рогатым скотом, и дворы с галдящей и кудахтающей птицей или тучными и белыми, как гипс, поросятами, а в блещущих чистотой домах нас стали угощать пышными шаньгами и ватрушками, — мы поняли, что глухая таежная Чуна — теперь тоже один из благодатных уголков Советского Союза и что колхозная жизнь здесь, как и повсюду, принесла в деревню зажиточность и современную культуру.

Сопровождала нас всюду Галя, высокая, смешливая девушка, как мы определили, заведующая хозяйством колхоза. Она знала решительно все: и сколько намолотили в прошлом году пшеницы, и каким образом колхоз добился повышения удоев и жирности молока, и кто сейчас работает на вывозке дров для школы и детских яслей, и когда весной выпадал последний заморозок, и как зовут каждого из племенных поросят.

По пути от школы к правлению колхоза Галя нас заставила войти в маленький дворик, огороженный крашеным штакетником. Тут были флюгер, ветромер, похожие на ульи метеобудки, словом…

— Минуточку одну, — сказала Галя, — мне надо на завтра погоду заказать.

Она занялась своими приборами, выписывая их показания в маленький блокнот, с которым она нигде не расставалась.

— И какую же погоду вы заказать собираетесь? — спросил я осторожно.

— Для вас — проливной дождь, — весело ответила Галя, — а для нас — избыточные осадки.

— Дождь? Это верно? — упавшим голосом спросил Миша. — А вы не ошибаетесь?

— Вам хочется, чтобы я ошиблась? Хорошенькое пожелание: ошибиться! — Галя засмеялась. — А вот на курсах нам этого никогда не желали.

— Понимаешь, она, оказывается, синоптик, — толкнул меня в бок Миша, — а мы думали — завхоз.

Но Гале пришлось предстать и в еще одной специальности. Закрывая за собой калиточку, я как-то неловко провел по доске рукой и засадил в мякоть ладони огромную занозищу, которая вдобавок обломилась в ранке. Это не было новостью или чрезвычайным происшествием. Раны и занозы на руках у нас не переводились. И способы лечения всегда были очень просты.

— Дай-ка мне булавку, — сказал я Мише, высасывая из ранки выступившую кровь и между тем ища глазами подорожник, чтобы нажевать его и приложить к больному месту, когда заноза будет извлечена.

— Да разве можно! — воскликнула Галя, отбирая у Миши булавку, которой у него был застегнут нагрудный карман рубашки. — Вы же внесете инфекцию. Идемте скорее!

И мы очутились в комнате, позади кабинета председателя, в правлении колхоза. Это был медпункт. Самый настоящий. Со стеклянными шкафиками для лекарств, с целой сотней всяческих баночек и флаконов и с набором щипцов, шприцев, пинцетов и ланцетов, от одного взгляда на которые у меня сразу заломило зубы.

Но Галя не дала опомниться. Быстро вытерла мне руку спиртом, прокалила на лампочке иглу, раз-два — я только пискнул — и выхватила пинцетом занозу. Еще раз промыла ранку, залила йодом и перевязала белоснежным бинтом.

— Сегодня на ночь я дрова рубить не буду, — шепнул я Мише, с восхищением разглядывая повязку, — я на бюллетене.

Однако Галя расслышала мои слова.

— Правильно, — подтвердила она, — дрова рубить ему нельзя. А нарубленные дрова носить не только можно, но и очень полезно.