По грибы. Рассказы

Это невероятно, но через неделю Граня вернулась домой, к своей скамейке. Как она нашла дорогу из далёкого леса? Этого она не рассказала. Скорее всего, ориентировалась на едва уловимый, приносимый ветром, родной запах деревни. Мы не узнали Граню, настолько она изменилась: сильно похудела, заметно уменьшилась в размерах, стала пугливой. От каждого нашего резкого движения подпрыгивала и сворачивалась в колючий шарик, издавая глухое тарахтение: «Тук-тук-тук-тук-тук…», – видно, кто-то уже не раз её напугал. Мы целый день возились с бедолагой: кормили-поили и вновь упрашивали маму забрать Граню с собой в город, но та была непреклонна. Пришлось, скрепя сердце, снова отнести её в лес.

Через день мы уехали в город, а Граню в деревне больше не видели.

Как маленький Егорка заговорил

В то лето мы как всегда отдыхали в деревне у бабушки с дедушкой. А наша московская тётушка Катя впервые привезла к ним своего маленького внука Егорку. Егорка был очаровательным карапузом полутора лет, и я, в то время девчонка-подросток, впервые в жизни подержав на руках младенца, прониклась к нему прямо-таки материнскими чувствами, неизвестно откуда взявшимися в столь юном возрасте: нянчила, баюкала его, играла с ним, когда позволяли. Помню, затаив дыхание, берегла его сон, сидя рядом и боясь пошевелиться, любуясь на него, как на ангела.

У тётки Кати Егорка был первым внуком, и она, будучи всегда сумасшедшей мамашей, стала теперь сумасшедшей бабкой. Егоркину мать, свою невестку, она считала ленивой, непутёвой хозяйкой, которая держит мужа на одних макаронах, а маленького Егорку – на манной каше, от чего они только без пользы толстеют. Поэтому, взяв ребёнка на лето в деревню, тётка Катя поставила перед собой санаторно-курортную задачу откормить его впрок здоровой, натуральной пищей.

Вопреки вольному течению дачной жизни, тётка незыблемо соблюдала для внука четырёхразовое питание по часам и обязательное парное молоко на ночь. У бабушки с дедушкой была своя корова, и на завтрак любящая тётка Катя намешивала внуку приличную плошку свежего творога со сливками и наливала чашку молока. Кормила его всегда сама, с ложки, чтобы он ничего не растерял по дороге и съел всё, что она положила в тарелку. Она не приучала его есть самостоятельно – так ей было легче и быстрее справиться со своей основной задачей.

После завтрака надо было почти сразу готовиться к полднику, и тётя Катя бежала с чистой пол-литровой банкой на другой конец деревни за ягодами к соседке, которая выращивала клубнику («викторию», как тогда называли), – покупала, как говориться, с куста. Ягоду она давала Егорке с молоком.

На обед тётка Катя готовила для него наваристый суп из деревенского цыплёнка с картошечкой и морковкой. Вытащив из кастрюли кусок куриной грудки, она мелко крошила её ножом, перетирала вилкой вместе с крутым желтком, сливочным маслом и картошкой из супа. Тюрю эту заливала горячим бульоном. Казалось, для «пользы» она могла бы и от себя отрезать кусочек. Кормила ребёнка как рождественского гуся – килокалории зашкаливали! Маленький Егорка наедался со второй ложки и переставал глотать пищу, она скапливалась у него за щеками, пока могла держаться во рту, а потом самопроизвольно вылезала на грудь. Но это не останавливало любящую бабку: с шутками и прибаутками, с помощью мелких хитростей, на которые она была мастерица, тётка обводила бедного Егорку вокруг пальца и впихивала оставшуюся смесь в его желудок. Да он и возразить-то ей никак не мог, поскольку говорить ещё, кроме «мама» и «баба», ничего не умел.

Скоро Егорка любой приём пищи стал воспринимать с отвращением и старался от него вовсе увильнуть: он отворачивался от тарелки, дрыгал ногами и руками, сползал со скамейки – то есть делал всё, что было в его силах. Однако добрая бабуся не мытьём, так катаньем добивалась своего. Егорка толстел на глазах.

Как-то знойным днём мы всей семьёй сидели за столом, обедали. Мать и тётка были в сарафанах; все раскраснелись от жары и горячего супа. Тётя Катя, как всегда с фокусами, кормила Егорку. Бедный ребёнок изнывал и от жары, и от пытки едой. И вдруг (видно было, что терпение его окончательно лопнуло) он отпихнул рукой ложку, которую тыкали ему в рот, и на весь стол крикнул с мольбой в голосе: «Госпиди! Да не хотю я больсе!» Все сидящие сначала онемели, а потом одновременно захохотали. Егорка засмущался и уткнулся перемазанной мордахой в мягкий бок бабы Кати. Тут все начали тормошить и хвалить его, а он из-под бабкиной подмышки недоверчиво смотрел на всех одним глазом и слушал какой он теперь молодец.

Сколько же раз ребёнок, давясь едой, беззвучно повторял про себя эту выстраданную фразу, чтобы она могла неожиданно слететь с его немого языка!

С тех пор Егорка и заговорил.

«Шведский стол»