По грибы. Рассказы

Доить нашу Малютку обычно ходила тётка Катя, моя крёстная. Тётка давно жила в Москве, где успешно набралась столичных замашек и даже приобрела некий «лоск». Мама моя называла её «фик-фок на один бок». Была она полной, но статной, с тяжёлым узлом тёмных волос на затылке; любила нарядные крепдешиновые платья, которые всегда были складно, по фигуре, сшиты и очень ей шли. В деревне, по жаре, она носила сарафаны из светлого весёлого ситчика (тоже складненькие) и соломенную шляпу с полями. Тётка обладала быстрым властным умом и необъяснимой притягательностью для всех: при её появлении исчезала монотонность, всё вокруг оживлялось будто бы в ожидании каких-то небывалых новостей, приобретало смысл и интерес. Я любила поваляться с ней в тенёчке на расстеленном под старой ветлой одеяле, выпрашивая сказку, на которые она была мастерица, и почёсывая ей в знак благодарности спинку. Тётка поощряла мои почесывания блаженными охами, закрывала от удовольствия глаза и скоро, бормоча какую-нибудь завлекательную для меня ерунду, начинала засыпать, а я непрестанно теребила её и требовала продолжения.

Доить корову на дальнее пастбище тётка Катя ходила в основном ради прогулки – «моциона», как она говорила. Надевала сарафан, повязывала белый платочек (в шляпе с широкими полями под корову не полезешь), обвязывала подойник марлей, чтобы не нашоркать в него по дороге мусора с высокой травы, прихватывала чистую тряпку с вазелином – обтереть и смазать корове вымя. Шла она напрямую, через поле, под стрёкот кузнечиков и гуденье пчёл, наслаждаясь сиюминутным покоем и окружающей прелестью. Корову доила Катя ловко, по-бабьи, хоть и жила давно в городе. Да и всё, что она делала, несмотря на присущую ей ленцу, делала ловко, играючи.

Возвращалась она с дойки раскрасневшаяся, с успевшими подпечься на солнце спиной и руками, с выбившимися из-под съехавшей косынки волосами. Отдав бабушке подойник с молоком, садилась на лавочку перед домом отдышаться.

Однажды вернулась тётка домой без платка на голове. Кликнула нашу ватагу, играющую неподалёку, и загадочно улыбаясь, осторожно выложила на скамейку свёрнутую конвертиком косынку. Мы тут же окружили её и с интересом вытянули шеи. Когда кулёчек был развёрнут, все остолбенели от неожиданности: на платке лежало крохотное, с детский мизинчик, голенькое дрожащее существо. Оно вяло шевелило растопыренными лапками с малюсенькими пальчиками. Носик у существа был морковочкой, а под ним, в непрерывно раскрывающемся ротике, слюнявился розовый язычок, глазки же были смежены, как у новорожденного котёнка. Мы боялись дотронуться до него и от возбуждения стали прыгать вокруг тётки, дёргая её за юбку: «Кто это?! Ну кто это, тётя Катя?!» Розовый червячок с лапками и слюнявым язычком оказался новорожденным ежонком. Возвращаясь домой с дойки, тётушка шла по пастбищу и наткнулась на раздавленную коровьим копытом ежиху, вокруг ежихи валялись несколько новорожденных ежат, среди которых один оказался живым, – его-то тётя Катя и принесла домой, завернув в платок. После тёткиного рассказа мы загрустили, у кого-то даже слеза навернулась. Однако скоро мы отвлеклись от горя и стали активно помогать тётке обустраивать несчастную сиротку. Первым делом нашли маленькую драночную корзиночку и сделали в ней мягкую постельку из ваты. Потом решили, что ежонку надо дать имя, и тётя Катя резонно заявила, что для этого надо узнать – девочка это или мальчик. Она ловко подхватила на ладонь бедную кроху, перевернула её кверху животишком и, осторожно растопырив ей задние лапки, стала изучать «анатомию», а мы замерли в ожидании вердикта. Анатомию эту надо было рассматривать в микроскоп, не иначе. Не разглядев ничего невооружённым глазом, тётушка заявила, что, скорее всего, это девочка (и, как оказалось потом, не ошиблась). Мы загалдели и с энтузиазмом, кто во что горазд, начали перебирать девчачьи имена. А имя всё-таки дала тётя Катя, сказав: «Пусть будет Граней!» И мы не сразу, но согласились – с тёткой не поспоришь – Граня, так Граня.