Но с западной традицией русская в данном отношении тоже расходится. В отличие от Руси, в западноевропейских странах влияние христианской идеологии, парализующей у государства инстинкт справедливости, было сбалансировано рецепцией римского права, на реализацию принципов и идей которого григорианская реформа ориентировала светскую власть. В результате на Западе выработалась практика обеспечения государством справедливости, чем-то напоминающим месопотамское понятие киттум (см. выше). На Руси по указанным выше причинам евангельская концепция государственной власти – требующая покорности к ней при ее полной безответственности – не получает никаких противовесов, поэтому на вопросах обеспечения земной справедливости правители сосредоточены в гораздо меньшей степени, чем западноевропейские. Да и не было у них для этого такого подспорья, как обработанное и адаптированное множеством юристов к условиям существования страны римское право.
По этой причине на Руси отсутствовали какие-либо ограничения частной эксплуатации, подобные «указам справедливости» или запрет порабощения персов при Сасанидах, мусульман в исламском мире и т. д. В России православные вполне могли порабощать друг друга без всяких ограничений.
На фоне пренебрежения справедливостью, которое становится одним их принципов поведения властвующей элиты, резким контрастом выглядит принцип уравнительной справедливости, выработанный веками существования крестьянской передельной общины. На основе этого принципа в русском народе (особенно в порабощенном крестьянстве) формируется запрос к государству в целом, чем-то напоминающий концепцию мишарум, но только никак не уравновешенную концепцией киттум. Данный запрос на распространение принципа уравнительной справедливости с уровня крестьянской общины на уровень государства в целом становится одним из основных двигателей русской революции в 20 веке.
От мобилизации к сверхэксплуатации
В государстве, не обладающем развитой правовой системой и глубоко укоренившимися традициями обеспечения справедливости, постепенно накапливается и в одно не слишком прекрасное время побеждает соблазн правящей элиты использовать власть не столько ради выживания и/или развития страны, сколько с целью обогащения или даже сверхобогащения – за счет остального населения этой страны.
В современной политологии подобный тип государства хорошо изучен. Д. Асемоглу и Дж. А. Робинсон называют его «экстрактивным» (от англ. to extract— «извлекать», «выжимать»), институты которого «направлены на то, чтобы выжать максимальный доход из одной части общества и направить его на обогащение другой»52
.Экстрактивное государство эти авторы противопоставляют инклюзивному (от англ. inclusive – «включающий в себя», «объединяющий»).
Сравнивая ситуацию в современной Северной Корее и Латинской Америки времен колониализма, они подчеркивают наличие между ними общих экстрактивных особенностей. «Ни здесь, ни там не существовало ни независимой правовой системы, ни равных возможностей для всех. В Северной Корее правовая система является всего лишь одним из инструментов коммунистической партии, в Латинской Америке она в основном использовалась для того, чтобы поддерживать дискриминацию трудового населения»53
.Для стран свободного мира характерны совсем другие институты, которые Робинсон и Асемоглу называют инклюзивными54
:«Они разрешают и, более того, стимулируют участие больших групп населения в экономической активности, а это позволяет наилучшим способом использовать его таланты и навыки… Частью инклюзивных институтов являются защищенные права частной собственности, беспристрастная система правосудия и равные возможности для участия всех граждан в экономической активности…»55
.Однако, как представляется, Асемоглу и Робинсон в чем- то упрощают картину. Это видно даже на приведенных им примерах. Авторы игнорируют историю формирования экстрактивных государств. В Северной Корее она связана с мобилизацией населения компартией на решение различных национальных задач, в первую очередь –противостояние с США и в целом с Западом. В Латинской Америке этот тип государственности возникал в процессе порабощения и прямой эксплуатации коренного населения испанцами.
В Южной Америке государство сразу создавалась как экстрактивное, для чего с самого начала вводился институт энкомьенда, сочетавший налоговое время с барщиной на рудниках.
Другая ситуация была не только в Северной Корее, но и во многих других странах незападного мира, где государство систематически занималось мобилизацией населения, необходимой для решения задач выживания и/или развития. К их числу, безусловно, относится и Россия.