По ком звонит колокол

– Прополощи рот вином, – сказал Агустин. – Чудной ты все же, Inglés. И совсем не похож на того последнего динамитчика, которого нам присылали.

– Между нами действительно есть одно существенное различие.

– И какое же?

– Я жив, а он мертв, – сказал Роберт Джордан и подумал: что это с тобой? Разве можно говорить такое? Еда, что ли, так тебя расслабила? Видать, от лука захмелел. Неужели только это и важно для тебя сейчас? Это никогда не было особо важно, честно признался он себе. Ты пытался сделать так, чтобы это что-то значило, но тебе никогда это не удавалось. А теперь времени осталось так мало, что нет смысла лгать.

– Нет, не в этом дело, – сказал он уже серьезно. – Тот, другой, был человеком, много выстрадавшим.

– А ты? Разве ты не страдал?

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Я не из страдальцев.

– Я тоже, – сказал Агустин. – Есть люди, которые страдают, а есть такие, которые особо не страдают. Я страдаю мало.

– Тем лучше. – Роберт Джордан снова поднял бурдюк. – А вот с этим еще лучше.

– Я страдаю за других.

– Как и положено всем добрым людям.

– А за себя – очень мало.

– У тебя есть жена?

– Нет.

– У меня тоже.

– Но у тебя теперь есть Мария.

– Да.

– Странное дело, – сказал Агустин. – С тех пор как она прибилась к нам после поезда, Пилар стерегла ее от всех нас так строго, прямо как в монастыре кармелиток. Ты даже представить себе не можешь, с какой свирепостью она ее охраняла. А ты пришел – и она отдала ее тебе в подарок. Что ты про это думаешь?

– Все было не так.

– А как тогда?

– Она поручила ее моим заботам.

– А твоя забота проявляется в том, чтобы joder[115] ее всю ночь?

– Если повезет.

– Хороша забота.

– А ты разве не понимаешь, что заботу можно проявлять и так?

– Понимаю, но так о ней позаботиться мог любой из нас.

– Давай больше не будем об этом, – сказал Роберт Джордан. – Я люблю ее всерьез.

– Всерьез?

– Серьезней для меня нет ничего на свете.

– А потом? После моста?

– Она уйдет со мной.

– Ну, тогда пусть никто больше об этом не болтает зря, а вы двое идите в добрый час. – Он поднял кожаный бурдюк и сделал долгий глоток, потом передал бурдюк Роберту Джордану. – Еще только одно, Inglés, можно? – сказал он.

– Конечно.

– Я тоже ее очень полюбил.

Роберт Джордан положил руку ему на плечо.

– Очень, – повторил Агустин. – Очень. Больше, чем кто-нибудь может себе представить.

– Я могу.

– Меня, как я ее увидел, сразу будто молнией ударило, и с тех пор не проходит.

– Могу себе представить.

– Слушай. Я говорю совершенно серьезно.

– Говори.

– Я никогда ее пальцем не тронул и даже не дал ей понять, но я очень ее люблю. Inglés, ты к ней не относись легко. То, что она спит с тобой, еще не значит, что она шлюха.

– Я буду ее любить.

– Верю. Только еще одно: ты не знаешь, какой бы она была, если бы не революция. На тебе ответственность. Вот уж кто действительно настрадался, так это она. Она – не то что мы.

– Я женюсь на ней.

– Нет. Я не про то. Во время революции это не обязательно. Но… – он кивнул, – так было бы лучше.

– Я женюсь на ней, – повторил Роберт Джордан и почувствовал, как ком подступил к горлу. – Я ее сильно люблю.

– Это потом, – сказал Агустин. – Когда будет подходящий момент. Самое важное – что у тебя есть такое намерение.

– Есть.

– Слушай, – сказал Агустин, – я много болтаю о таких вещах, в которые не имею права влезать, но… много у тебя здесь было знакомых девушек?

– Несколько.

– Шлюхи?

– Некоторые – нет.

– Сколько?

– Несколько.

– Ты спал с ними?

– Нет.

– Вот видишь?

– Да.

– Я что хочу сказать – что Марии было нелегко решиться.

– Мне тоже.

– Если бы я думал по-другому, я бы пристрелил тебя прошлой ночью, когда ты лежал с ней. Мы за это часто убиваем.

– Послушай, старина, – сказал Роберт Джордан. – Все получилось так… неофициально только потому, что у нас мало времени. Чего у нас мало, так это времени. Завтра придется воевать. Для меня одного это не имеет значения. Но для нас с Марией это значит, что за оставшееся короткое время мы должны прожить всю нашу жизнь.

– Да, день да ночь – не много, – сказал Агустин.

– Не много. Но был еще вчерашний день, и ночь перед ним, и эта ночь.

– Слушай, – сказал Агустин, – если я могу тебе помочь…

– Нет. У нас все хорошо.

– Если я могу что-нибудь сделать для тебя и для стриженой…

– Нет.

– И то правда – человек мало что может сделать для другого человека.

– Нет. Много.

– Что, например?

– Независимо от того, как пойдет дело сегодня и завтра, во всем, что касается операции, пообещай доверять мне и повиноваться, даже если мои приказы покажутся тебе неправильными.

– Можешь не сомневаться, я доверяю тебе. Особенно после того, как все обернулось с кавалерией и как ты услал лошадь.

– Это все ерунда. Ты видишь, что все, что мы делаем, делается для одной цели. Чтобы победить в войне. Если мы не победим, все остальное теряет смысл. Завтра нам предстоит очень важное дело. Действительно важное. Будет бой. А в бою требуется дисциплина. Потому что многое на самом деле не такое, каким кажется. Дисциплина должна основываться на полном доверии.

Агустин сплюнул на землю.