По ком звонит колокол

Интересно, как оно там, у Эль Сордо? Всех нас это ждет со временем. Думаю, там сейчас не слишком весело. Конечно, мы поставили Сордо в очень трудное положение с этими лошадьми. Как это по-испански говорится? Un callejón sin salida — тупик. Думаю, я вполне мог бы пройти через это. Нужно только взять да сделать – и покончить с этим. Но разве не было бы роскошью сражаться на войне, имея право хотя бы иногда сдаться, если попал в окружение? Estamos copados – мы окружены! – самое паническое восклицание на этой войне. Дальше – только смерть; если повезет, без предварительных мучений. Сордо такой удачи не выпадет. Так же, как и нам, когда придет наше время.

Было три часа. И тут он услышал отдаленный рокот, посмотрел вверх и увидел самолеты.

Глава двадцать седьмая

Эль Сордо вел свой бой на вершине горы. Гора ему сразу не понравилась; как только он ее увидел, подумал: на язву от поганой болезни похожа. Но у него не было выбора, он заприметил ее еще издали и помчался к ней во весь опор – тяжелый ручной пулемет на спине, болтающийся, бьющий по бедру мешок с гранатами на одном боку, с дисками – на другом; его конь выбивался из последних сил, ствол автомата больно бил его по задним ногам; Хоакин и Игнасио то и дело останавливались и отстреливались, прикрывая Глухого, чтобы он успел добраться до вершины и установить пулемет в удобном месте.

В тот момент снег еще не растаял, тот самый снег, который их погубил. Когда его конь был ранен, Сордо, соскочив на землю, потащил его за уздечку, перекинув поводья через плечо; животное преодолевало последний подъем, хрипя, дергаясь, спотыкаясь и орошая этот снег пульсирующей алой струей. Глухой карабкался в гору на пределе возможностей; вокруг него пули отскакивали от камней, под тяжестью двух неподъемных сумок сгибались плечи; потом, придержав коня за гриву, он быстро, умело и милосердно пристрелил его, точно рассчитав его падение: голова коня закрыла собой просвет между двумя соседними скалами. После этого он приладил пулемет так, чтобы стрелять поверх конской спины, и один за другим израсходовал два диска: пулемет оглушительно стрекотал, пустые гильзы вонзались в снег, запах паленой щетины шел от лошадиной шкуры, обгоревшей там, где ее касался раскаленный ствол пулемета, а Глухой поливал огнем всех, кто приближался к склону горы, заставляя их разбегаться и искать укрытия, при этом сам он постоянно чувствовал холодок в спине, поскольку не знал, что делается позади него. Как только последний из пяти его товарищей добрался до вершины, холодок исчез, и Сордо перестал стрелять, чтобы сберечь оставшиеся диски до момента, когда они ему понадобятся по-настоящему.

На склоне лежали еще две мертвые лошади, а еще три – здесь, на верхней площадке. Прошлой ночью ему удалось добыть лишь трех лошадей, притом одна сорвалась с привязи и убежала, как только кто-то попытался вскочить ей на неоседланную спину, когда утром лагерь начали обстреливать.

Из пяти человек, добравшихся до вершины горы, двое были ранены. У самого Сордо одна пуля застряла в ножной икре и еще две – в мышцах левой руки. Ему страшно хотелось пить, кровь на ранах запеклась и стянула кожу, но одна рана на руке сильно болела. И очень болела голова. Лежа в ожидании воздушного налета, он вспомнил испанскую шутку: «Hay que tomar la muerte como si fuera aspirina», что означало: «Смерть нужно принимать, как таблетку аспирина». Но вслух он ее не произнес. Лишь усмехнулся где-то внутри своей головной боли и тошноты, которая подкатывала всякий раз, когда он шевелил рукой или озирал то, что осталось от его отряда.

Пять человек распластались на площадке, как лучи пятиконечной звезды. Из земли и камней они соорудили перед собой небольшие брустверы, чтобы защитить головы и плечи; теперь, глубоко вдавив в землю колени и локти, они соединяли свои индивидуальные насыпи в одну. У восемнадцатилетнего Хоакина была стальная каска, которой он зачерпывал и передавал по цепочке землю.

Эту каску он подобрал, когда они взрывали поезд. Каска была пробита пулей, и все подшучивали над Хоакином, который ни за что не хотел с ней расстаться. Но парень молотком разровнял рваные края дыры, вставил в нее деревянную затычку и опилил ее изнутри вровень с поверхностью каски.

Когда началась стрельба, он с размаху нахлобучил каску на голову так резко, что в голове зазвенело, словно по ней шарахнули пустой кастрюлей, и во время последнего рывка к вершине горы, когда его лошадь уже пала, когда легкие разрывались от судорожного дыхания, ноги были как неживые, сохло во рту, а пули вокруг шлепали по камням, трещали и пели, каска давила ему на голову неимоверной тяжестью и стискивала готовый взорваться лоб железным кольцом. Но и тогда он не снял ее. А теперь рыл ею землю с отчаянием и упорством, почти не уступавшим упорству автомата. Он еще не был ранен.

– Ну вот, в конце концов хоть на что-то сгодилась, – сказал Сордо своим низким сипловатым голосом.