По ком звонит колокол

– Resistir y fortificar es vencer, – ответил ему Хоакин, едва ворочая языком во рту, пересохшем от страха больше, чем от обычной во время боя жажды. Это был один из лозунгов коммунистической партии, и означал он: «Сопротивляться, укрепляться – значит победить».

Сордо отвернулся и посмотрел вниз, туда, где за валуном притаился один из кавалеристов, время от времени открывавший стрельбу. Глухому очень нравился юный Хоакин, но сейчас ему было не до лозунгов.

– Что ты сказал? – спросил один из его людей, оторвавшись от строительства. Этот человек все время лежал, уткнувшись подбородком в землю, вслепую нашаривал вокруг себя камни и, не поднимая головы, протянув руку вверх, осторожно клал их на бруствер.

Хоакин, ни на миг не переставая копать, повторил лозунг своим охрипшим от сухости во рту мальчишеским голосом.

– Какое там последнее слово? – переспросил тот, который не отрывал от земли подбородка.

– Vencer, – ответил мальчик. – Победить.

– Mierda[125], – выругался человек, не отрывавший от земли подбородка.

– Есть еще один лозунг, который нам сейчас подходит, – сказал Хоакин. Он выкладывал эти лозунги так, словно они были талисманами. – Пасионария говорит, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

– Тоже mierda, – ответил ему этот человек, а другой бросил через плечо:

– Мы – на пузе, а не на коленях.

– Вот ты, коммунист, ты знаешь, что у Пасионарии сын, твой ровесник, с самого начала движения – в России?

– Это вранье, – ответил Хоакин.

– Как же, вранье! Мне это сказал тот динамитчик с чудны́м именем. Он был твой однопартиец. С чего бы ему врать?

– Вранье, – повторил Хоакин. – Она не стала бы прятать сына в России от войны.

– Хотел бы я сейчас быть в России, – сказал еще один из товарищей Глухого. – Эй, коммунист, не может твоя Пасионария перенести меня в Россию прямо отсюда и прямо сейчас?

– Если ты так веришь в свою Пасионарию, пусть она снимет нас с этой горы, – подхватил другой, с перевязанным бедром.

– Скоро фашисты тебя отсюда снимут, – ответил ему тот, что утыкался подбородком в землю.

– Не говори так, – сказал ему Хоакин.

– Ты сначала материнское молоко с губ оботри. И подай мне земли в своей шляпе, – сказал тот. – Ни один из нас не увидит, как сегодня будет садиться солнце.

Эль Сордо размышлял: гора похожа на язву или на девчачью грудь без соска. Или на вершину вулкана. Хотя ты никогда ни одного вулкана не видел, мысленно добавил он. И уже не увидишь. Нет, эта гора похожа на язву. При чем тут вулкан? Поздно теперь мечтать о вулканах.

Он очень осторожно выглянул поверх холки своего мертвого коня, и снизу, из-за валуна, тут же раздалась пулеметная очередь, пули вонзились в конскую тушу. Скрываясь за ней, Глухой отполз в сторону и посмотрел через треугольный просвет между крупом коня и скалой. Три мертвых тела лежали на склоне совсем рядом, там, где они упали, когда фашисты под прикрытием ружейного и пулеметного огня рванули к вершине, но он и его товарищи отразили атаку, забросав наступавших ручными гранатами. Имелись и еще убитые, но их он с этой точки видеть не мог. На склоне не было ни одного непростреливаемого участка, по которому наступавшие могли бы добраться до вершины, и Сордо не сомневался: пока у него достаточно патронов и гранат и пока с ним будут оставаться хотя бы четыре человека, их отсюда не сковырнуть – разве что фашистам привезут миномет. Он не знал, не послали ли они и впрямь в Ла Гранху за минометом. Может, и не послали, потому что скоро, конечно же, налетит авиация. Прошло уже четыре часа с тех пор, как над ними прошел самолет-разведчик.

Эта гора и впрямь похожа на язву, а мы – ее гнойная головка. Но мы много их поубивали, когда они сдуру поперли прямо на нас. Неужели они думали, что смогут взять нас вот так просто? У них такое новое вооружение, что они от самоуверенности всякий страх потеряли. Он сам убил молодого офицера, командовавшего наступлением, бросив гранату, которая, подскакивая, покатилась по склону навстречу штурмующим, бежавшим пригнувшись вверх по склону. В желтой вспышке оглушительного взрыва, сквозь серые клубы дыма он видел, как офицер словно бы нырнул вперед головой и остался лежать там, где лежит и теперь, похожий на тяжелый тюк старой одежды; им как бы помечена самая дальняя точка, которой достигли атаковавшие. Задержавшись взглядом на этом теле, Сордо посмотрел на другие, разбросанные ниже по склону.