По ком звонит колокол

Смелые, но глупые люди, подумал он. Но теперь им хватает ума не атаковать нас снова, пока не прилетят самолеты. Если, конечно, им не привезут миномет. С минометом все будет проще. Миномет был уже привычен, и Глухой знал, что все они умрут, как только его доставят, но когда он думал о самолетах, которые наверняка были уже совсем близко, он чувствовал себя так, словно сидит на вершине горы нагишом, как будто с него содрали не только всю одежду, но и кожу, – нагее нагого, как сам он мысленно выразился. Освежеванный кролик по сравнению со мной – что медведь в зимней шубе. И зачем им посылать самолеты? Они легко могли бы выкурить нас отсюда с помощью миномета. Но они так гордятся своими самолетами, что, наверное, все же пришлют их. Точно так же, как, гордясь своим автоматическим оружием, сдуру полезли напрямик. Но и за минометом они наверняка тоже послали.

Один из его людей выстрелил, быстро передернул затвор и выстрелил еще раз.

– Береги патроны, – сказал ему Сордо.

– Да там вон один сукин сын пытался добраться до того валуна, – указал стрелок.

– Ты в него попал? – спросил Глухой, с трудом поворачивая голову.

– Нет, – ответил стрелок. – Шлюхин ублюдок успел спрятаться.

– Вот уж кто шлюха из шлюх, так это Пилар, – сказал человек, не отрывавший подбородка от земли. – Знает же, что мы тут умираем.

– Она ничего не может сделать, – ответил Сордо. Человек, сказавший про Пилар, лежал со стороны его здорового уха, поэтому он услышал его, не поворачивая головы. – Что она может сделать?

– Ударить по этим сукам сзади.

– Qué va, – отозвался Глухой. – Они рассыпались вокруг всего склона. Как она по ним ударит? Их здесь сотни полторы. Сейчас, может, уже и больше.

– Вот если бы мы смогли продержаться до темноты… – сказал Хоакин.

– И если бы Рождество пришло на Пасху, – подхватил уткнувшийся в землю подбородком.

– А если бы у твоей тетки были cojones, она была бы не теткой, а дядькой, – добавил еще один. – Ты бы послал за своей Пасионарией. Она одна может нам помочь.

– Не верю я насчет ее сына, – сказал Хоакин. – А если он действительно там, значит, учится на летчика или еще на кого такого.

– Да спрятали его там от греха подальше.

– Наверное, он там диалектику изучает. Твоя Пасионария тоже была там. Так же, как Листер, Модесто и другие. Мне тот, с чудны́м именем, говорил.

– Ну и пусть учатся, потом вернутся и будут нам помогать, – сказал Хоакин.

– Лучше бы они сейчас нам помогли, – сказал один из товарищей Глухого. – Лучше бы все эти сволочи, сосущие русскую матку, сейчас нам помогали. – Он выстрелил и сплюнул: – Me cago en tal – опять промазал.

– Береги патроны и меньше болтай, а то в горле пересохнет, – сказал Глухой. – А тут на горе воды нет.

– На вот, возьми. – Один из товарищей Сордо перекатился на бок, снял через голову веревочную петлю, на которой висел у него за спиной бурдюк, и протянул его Глухому. – Прополощи горло, старик. Тебя от ран, наверное, жажда мучит.

– Дай всем отпить, – ответил Сордо.

– Тогда я первый, – сказал хозяин бурдюка и, подняв мех над запрокинутой головой, направил длинную струю прямо в рот, потом пустил бурдюк по кругу.

– Глухой, как думаешь, когда самолеты прилетят? – спросил уткнувшийся в землю подбородком.

– С минуты на минуту, – ответил Сордо. – Они уже должны были быть здесь.

– Думаешь, эти сукины дети снова на нас попрут?

– Только если самолеты не прилетят.

Он не считал нужным говорить им о миномете. Сами скоро увидят – как только миномет прибудет.

– Самолетов-то у них, видит бог, хватает. Помнишь, сколько их вчера было?

– На нас хватит с лихвой, – сказал Сордо.

У него очень болела голова, раненая рука затекла, и каждое движение ею было почти невыносимо. Подняв бурдюк здоровой рукой и запрокинув голову, он увидел высокое, пронзительно-синее небо, какое бывает ранним летом. Ему было пятьдесят два года, и он точно знал, что такое небо видит в последний раз.

Смерти он ничуть не боялся, но его бесило, что он оказался в ловушке здесь, на вершине горы, только на то и годной, чтобы на ней умереть. Если бы нам удалось вовремя уйти, думал он. Если бы мы смогли заманить их на ту длинную поляну или прорваться через дорогу, все было бы хорошо. Но эта гора-язва… Мы должны использовать ее на всю катушку, и пока нам вроде это удавалось.

Если бы он даже знал, сколько раз в истории людям приходилось использовать высоту, чтобы умереть на ней, это нисколько не воодушевило бы его; в такой критический момент на человека никакого впечатления не производят примеры того, что случилось с другими в подобных обстоятельствах, как только что овдовевшей женщине ничуть не легче от того, что не одна она потеряла любимого мужа. Боишься ты смерти или нет, смириться с ней все равно трудно. Глухой смирился, но благости не было в этом смирении, несмотря на его пятьдесят два года, три раны и понимание того, что он полностью окружен на этой вершине.

Про себя он посмеивался, но, глядя на небо, на дальние горы, глотая вино, умирать не хотелось. Если нужно умереть, размышлял он, а умереть, ясное дело, нужно, я готов. Но мне это не нравится.