По ком звонит колокол

Глухой их не слышал. Он наводил пулемет на дальний край валуна и думал: когда я его увижу, он уже будет бежать; если не прицелюсь заранее, промажу. Можно стрелять ему вдогонку все то время, что он будет бежать. Я могу поворачивать ствол вслед за ним, немного его опережая. Или дать ему оторваться от валуна, а потом начать стрелять, забирая чуточку вперед. Постараюсь поймать его в прицел сразу у края валуна и буду стрелять с опережением. Тут он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, оглянулся и увидел посеревшее и вытянувшееся от страха лицо Хоакина, указывавшего вверх. Сордо поднял голову и заметил три приближающихся самолета.

В этот миг лейтенант Беррендо выскочил из-за валуна и, низко наклонив голову, быстро перебирая ногами, рванул наискосок вниз по склону к укрытию среди скал, где был установлен пулемет.

Наблюдая за самолетами, Сордо его не увидел.

– Помоги мне вытащить его, – сказал он Хоакину, и мальчик стал высвобождать пулемет, зажатый между скалой и трупом коня.

Самолеты надвигались неотвратимо. Они летели эшелонированным строем и с каждой секундой увеличивались в размерах, рокот моторов стремительно нарастал.

– Ложитесь на спину и стреляйте в них, – велел Сордо. – Цельтесь немного впереди. – Он не сводил глаз с самолетов и быстро бормотал: – Cabrones! Hijos de puta! Игнасио! – позвал он. – Положи пулемет мальчику на плечо. – Потом, обращаясь к Хоакину: – А ты сядь здесь и не двигайся. Согнись. Еще. Нет, больше.

Он перекатился на спину и стал целиться в надвигавшиеся самолеты.

– Игнасио! Придержи треногу. – Ножки треноги свисали со спины мальчика, ствол орудия вихлял, потому что скорчившийся, наклонивший голову Хоакин дрожал от нарастающего рева самолетов.

Лежа на животе, но глядя в небо, чтобы следить за самолетами, Игнасио соединил все три ножки вместе и, сжав их обеими руками, попытался придать устойчивость пулемету.

– Голову не поднимай, – приказал он Хоакину. – Наклони ее вперед.

Пасионария говорит: «Лучше умереть стоя…» – твердил себе Хоакин, слушая, как нарастает гул. Но вдруг в его голове сами собой зазвучали другие слова: «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час нашей смерти. Аминь. Святая Мария, Матерь Божия…» – начал он снова, но тут рев моторов стал настолько невыносимым, что в порыве раскаяния мальчик быстро забормотал: «Прости, Господи, за то, что оскорблял Тебя своею нелюбовью и своим неверием…»

В этот момент у самого его уха разразился град оглушительных звуков, напоминающих взрывы, и плечо ощутило жар раскаляющегося ствола. Потом над ухом опять загрохотало, и он почти оглох от ударной волны. Игнасио с силой тянул сложенную треногу вниз, и ствол обжигал Хоакину хребет. Теперь все вокруг ревело и грохотало, и он уже не мог вспомнить слов покаянной молитвы.

Единственное, что вертелось в голове, это «в час нашей смерти, аминь… в час нашей смерти… в час нашей смерти… Аминь».

Потом сквозь треск пулемета прорвался свистящий звук разорвавшегося воздуха и красно-черный рев земли, вздыбившейся под ним, а потом волной ударившей ему в лицо; земля и осколки камней посыпались на него сверху, и вот уже Игнасио лежал на нем, а пулемет – на Игнасио. Сам Хоакин понял, что еще жив, поскольку снова услышал свист, и земля с ревом ушла из-под него, но тут же вернулась, содрогаясь под его животом; один конец площадки, на которой они оборонялись, взлетел на воздух, а потом, медленно опустившись, накрыл их.

Самолеты трижды заходили над вершиной, бомбя ее, но никто из отряда Сордо этого уже не видел. Под конец самолеты обстреляли цель из пулеметов и улетели. Когда они пикировали на вершину последний раз, поливая ее пулеметным огнем, ведущий сделал разворот через крыло, то же сделали оба ведомых, и, выстроившись клином, все три самолета взмыли вверх и удалились в сторону Сеговии.

Держа вершину под массированным обстрелом, лейтенант Беррендо приказал нескольким солдатам добежать до самой верхней бомбовой воронки, откуда они могли забрасывать верхнюю площадку гранатами. Он не хотел рисковать – вдруг кто-то там остался жив и ждет их в том месиве, что образовалось наверху, – поэтому, прежде чем самому вылезти из воронки и пойти посмотреть, что там делается, он тоже бросил четыре гранаты в нагромождение лошадиных трупов, обломков камней и взрытой, смердящей динамитом, покрытой желтым налетом земли.

На вершине горы живых не осталось, кроме мальчика Хоакина, который лежал без сознания, придавленный трупом Игнасио. Из носа и ушей у него текла кровь. Он ничего не знал и не чувствовал с того момента, когда вдруг оказался в самом центре адского грохота от взорвавшейся рядом бомбы и из него словно бы вмиг вышел весь воздух. Лейтенант Беррендо перекрестился и выстрелил ему в затылок быстро и бережно – если слово «бережно» вообще уместно в подобном случае, – так же, как Сордо раньше пристрелил своего раненого коня.