По правилам и без (СИ)

— Аккуратней, — проговорил он, придерживая меня и тут же обходя, чтобы через секунду скрыться за поворотом. А я, пробежав еще с десяток метров, влетела в мамину палату — и тут же чьи-то сильные руки ухватили меня, а палец лег на губы.

— Тише, она спит, — голос принадлежал молодому мужчине, который, удостоверившись, что я не стану продолжать свой путь, отпустил меня и развернул к себе. И — странное дело — мне на секунду показалось, что передо мной Дима Воронцов, только повзрослевший. Такие же светлые волосы, схожие черты лица, только глаза не серые, а голубые.

Я чуть тряхнула головой, и наваждение прошло: этот врач просто был чем-то похож на Воронцова, а почему, меня особо не заботило. Волновало лишь одно: что с мамой?

— Маргарита Беликова, я полагаю. Давайте поговорим в коридоре, — и, не дожидаясь согласия, взял меня за предплечье и буквально вытолкнул в коридор, впрочем, аккуратно закрыв за собой двери. — Для начала, я бы попросил вас не бегать по клинике без бахил и халата, да и с ними тоже только ходить. Помочь своей маме вы ничем не сможете, а вот навредить ей и другим пациентам — легко. Вы ведь уже едва не столкнулись с человеком, и хорошо, что он был посетителем, а не пациентом. Но, впрочем, воспитывать вас нужно не мне, а вашей маме, благо она скоро встанет на ноги и напомнит вам, как необходимо себя вести. Не думаю, что вам нужны медицинские подробности, поэтому скажу только, что Елена Игоревна отделалась лишь легким сотрясением, закрытым переломом предплечья, растяжением и ушибами. Если осложнений не будет, через две недели ее можно будет выписать. Сейчас она спит — ей вкололи снотворное, и вы можете посидеть с ней, но только до семи — тогда закончится время для посещений. Только постарайтесь не шуметь и возьмите у дежурного халат с бахилами. И, пожалуйста, ни в коем случае не заставляйте вашу маму волноваться.

Три часа пролетели слишком быстро, и вот уже медсестра настойчиво просит покинуть палату, обещая присмотреть за мамой и обязательно позвонить, когда она проснется. В обмен на обещание отдохнуть и приехать только выспавшейся и бодрой, иначе мама будет беспокоиться, а больным нервничать нельзя.

Противиться я не стала и покинула здание больницы, когда часы показывали 19:15. Свет в палате мамы погас еще до того, как я вышла на улицу, а вот фонарь горел во всю, и свет его почти слепил, отражаясь от белоснежного снега. А как слепят фары несущегося на тебя грузовика? Это ведь страшно — понимать, что через секунду ты можешь умереть? Страшно — не иметь возможности что-то изменить, сделать что-то, что не успел?

А ведь этим утром я даже не поговорила с мамой — позорно проспала время, когда она собиралась на работу. А ведь я не должна была оставлять ее одну, только не в таком состоянии. Даже не просить что-то рассказать, а просто сказать, что я ее люблю и всегда буду рядом, обнять… Это за последние три часа я произнесла «Я люблю тебя, мамочка» едва ли не больше, чем за всю прошедшую жизнь, а сегодня утром ничего такого не сказала — и могла больше не сказать никогда. Не иметь возможности сказать такую обыденную и привычную фразу, обнять, ощутить такой любимый и привычный запах сладких духов, даже услышать очередную лекцию на тему скорого поступления — это страшно. Мне страшно, очень страшно. Страшно потерять самого дорогого человека, страшно остаться одной…

Меня даже затрясло — это я поняла уже когда стояла напротив своего дома, вглядываясь в темные окна на седьмом этаже. Особенно тряслись покрасневшие — я, похоже, забыла надеть перчатки, как и шапку — руки, холод внутри стал невыносимым. И идти домой, в пустую квартиру, вдруг представившуюся такой неуютной, вдруг не стало ни сил, ни желания. Я села на запорошенную снегом лавочку, совершенно этого самого снега не замечая, а лишь тупо глядя в темное небо. И поэтому я не заметила, когда кто-то подошел и защелкал пальцами прямо у меня перед носом, пока рука не ухватила меня за плечо и не дернула так, что я едва не потеряла равновесие.

— Рита, что с тобой? — Катя, обеспокоенная Катя в фиолетовой шапке и белой куртке. А позади, возле дороги, еще кто-то, чей образ ускользает от сознания. Во дворе не слишком светло, и лица я не вижу, а определить по фигуре точно не смогу. Мозг о том, что лишь двое могут быть с Катей, и это явно не Керн — тот носит шапку при любой отрицательной температуре, — упрямо молчит, а я и не пытаюсь к нему воззвать, лишь тупо смотрю на стоящую передо мной девушку. — Что произошло?

Слов не нашлось. Я не выдержала и расплакалась, уткнувшись подруге в плечо. В бессвязном бормотании она, кажется, разобрала отдельные слова и поняла меня.

— Ну же, не плачь, все ведь обошлось, — Катя обняла меня и погладила по голове, словно сестру или дочь. — Пойдем домой, выпьем чаю с травами, ты успокоишься и поспишь, а завтра поговоришь с мамой. Пойдем, все будет хорошо, только если ты не заболеешь.

— Угу, — я согласно кивнула и тут же начала рыться в карманах в поисках ключей. Нашла, вывернув едва ли не все содержимое, и даже не заметила, как уронила что-то в снег.