По странам рассеяния

Вырвались из-за бамбуковых застенков.
Версты тысячами пролегли за нами…
Океаны и закаты всех оттенков
Отразили мы усталыми глазами.

Прежней жизни ткань не выдержали пяльцы,

И узор намеченный развеял ветер.
Так достался мне удел скитальца
Без обещанной судьбы на этом свете…

Век двадцатый был для большинства суровым.

Не брели мы по проторенным дорогам.
Только тот на прежний путь вернулся снова,
Кто поверил, что судьба дается Богом.

1976

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК И СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ (Странам моей юности)

«Пусть косматая я, пусть вихрастая —

Стричь таких под гребенку нельзя!
Как поток из-под горного пласта я
Пробиваюсь, журча и скользя…»

От одного костра

Кто мне раздвинул широкие скулы,
Бросил зигзаги из черных бровей?
В леность славянскую круто вогнулись
Злобность и скрытность восточных кровей.
Беженству рад, как дороге скитаний,
Любящий новь непоседливый дух:
Чувствую предка в себе, Чингисхана,
И устремляю в минувшее слух…

С ухом прокушенным конь иноходный

Мчится по Гоби душисто-сухой:
Раньше не знала бы этой свободы,
К возгласам крови была бы глухой!
Плоское звездное небо над нами;
Бледный костер поедает аргал;
Пахнет уставшими за день конями;
Воет в степи боязливый шакал.

Наш огонек замечают другие:

Вот подскакал любопытный монгол —
Черные космы и скулы тугие.
Делим свой вкусно кипящий котел.
Это — мой брат, разделенный веками,
Лег на кошму и запел в темноту.
Теплый аргал разгребаю руками —
Миги из жизни тихонько краду.

Из двадцати — семь столетий откинув,

Вижу идущей себя по степи:
Неизгладимые в сердце картины —
Годы не могут их тьмой окропить…
Годы не могут отчерпать из крови
Влитую Азией в тело струю,
И над глазами раскосыми — брови
Часто чернеют в славянском краю.

1930

Сибирь

Посвящаю сыну — Ору Чистякову