По велению Чингисхана

– Тыый! – возгласом удивления встретил это хозяин. – Да что это с тобой?! Не надо, встань сейчас же, разве я тебе султан Мухаммет?.. – Чингисхан, смеясь, шагнул навстречу и поднял дрожавшего от волнения купца с колен, придерживая за локоть, посадил против себя.

– Объясню сразу, о великий хан… Я, несчастный, никогда в жизни не надевавший вторую личину, потерял сон и покой с тех пор, как дал там лживую клятву на дэптэре, на самой книге Корана… Дал – и каюсь, несмотря на твое разрешение.

– Не надо так, успокойся. Слава Небу, что ничего не заподозрили, отпустили тебя с миром, – сказал хан. – Оказывается, плохо ты умеешь притворяться, так что больше туда возвращаться не будешь, не пошлем.

– Не надо этого, мой тойон, на самом деле не все так просто… Ведь у меня там осталась моя большая родня, моя торговля, в которую я вложил большую часть жизни.

– Ничего, мы примем меры, чтобы на тебя не упала никакая тень подозрения. Это по части Джэлмэ, он-то знает, как все устроить. Ты лучше расскажи, много ли о нас знает султан и что именно?

– Он пригласил меня к себе тайно ночью, чтоб товарищи мои ничего не заподозрили, – успокоившись, начал рассказывать по порядку Махмуд. – Разговор получился, увы, несложный: «Оказывается, ты верный последователь Аллаха, наш человек – мусульманин, так что поклянись на Коране, что по возвращению в Ставку монголов разузнаешь, что там происходит, сколько у них войск, их расположение, численность табунов, и постоянно будешь сообщать всё это нам…» Что я мог сделать, не умирать же было… Пришлось поклясться.

– Оставим это, не переживай. Главное, ты открыто признался мне. Вот и все, – сказал хан твердо. – Никто лучше тебя не знает твою родину, ее прошлое и настоящее; насколько она изменилась, на твой взгляд? В последнее время, если посмотреть издалека, султан стал таким могущественным, столько земель к своим владениям присоединил, столько богатств собрал-приобрел… Как это отразилось на их жизни? Видно ли, что настолько разбогатели, укрепились, усилились?

– Не очень-то и видно. На мой взгляд, никакого настоящего развития нет.

– Хм… Но как такое может быть? Ведь столь большое богатство обязательно должно было хорошо сказаться и на благосостоянии людей, и на крепости власти, или хотя бы на развитии торговли…

– Этого точно нет. Наоборот, по моим наблюдениям и подсче-там, объем торговли сократился, нищенствующих стало еще больше.

– Может, ты сам ошибаешься? – хан не ожидал такого ответа. – Ведь богатство-то есть…

– Нет, это не только мое мнение, движение торговли и денег тоже это подтверждает.

– А в чем же причина тогда?

– Если как следует покопаться, можно и до причин доискаться… – Махмуд раздумчиво почесал затылок, насупил выгоревшие под солнцем пустыни брови. – В тех краях завоеванное во время войны добро никому ведь целиком не достается. Большая часть попадает к воинам в результате грабежей, мародерства, которое у них разрешено, так что распыляется по всей стране, исчезает бесследно и бесполезно… Одним словом, проматывается без толку. А эти новые, завоеванные и напрочь разоренные земли на многие годы не только оказываются неспособными выплачивать дань, налоги, а сами просят помощи, чтобы не умереть с голоду. Разрушения так велики там, настолько истребляется и обессиливается народ, уничтожаются его богатства, что смысла в новых завоеваниях как бы и нет совсем…

– Если вдуматься, так это – глупость… Если нет никакой пользы, тогда зачем завоевывать? – хан был даже разочарован, только головой покачал. – Ради одной веры, да и то насильственной?

– В тамошних краях все идет по старинке, – Махмуд, наконец, успокоился несколько, положил ногу на ногу, обхватил колено руками. – Основным побуждением к войне считают людскую корысть и жадность, ненасытность и… безнаказанность, пожалуй. Только тогда, дескать, вояки становятся настолько бесстрашными, что ни своей, ни чужой жизни не жалеют, становятся неукротимыми…

– Н-да… Отвратительно… И неумно. – Хан процедил эти слова сквозь зубы, и не понять, чего в них было больше, презрения или сожаления. – Про такое обыкновение в войнах я знаю, конечно, часто слышу о том, но после твоего рассказа открывается такое неприглядное зрелище… Как не могут понять правители настолько богатой страны, где так вроде бы развиты науки и всякое искусство, всю ненадежность, недолговечность Ила, если основывать его только на людской жадности, на поощрении низменных людских страстей, а не на их обуздании?..

Купец Махмуд пожал плечами:

– Жадность, всякая корысть, увы, неотделима от других страстей человека, всё это родится вместе с ним. Они прекрасно это понимают и умело используют, превращают пороки в страшную силу, опору своего властвования. А надолго или нет – над этим не думают, не умеют и не хотят думать…

– Но ведь для любой веры – это грех. Сарацинские правители вроде бы все сплошь очень набожные люди, так почему ж они не боятся так грешить и принуждать своих подданных совершать грех? Почему муллы не сопротивляются этому?