Почтовые открытки

В мини-маркете «У Бака» – «Урановый дайджест», «Урановый старатель», «Справочник-каталог урановых шахт». Плакат, приклеенный к стеклянной двери, сообщает: «Конкурс «Мисс атомная энергия». Первая премия – 10 тонн урановой руды». Он подсчитывает в уме: это около $280. Той, кому повезет. Еще объявление: «Тэтчер Соу, риелтор, урановый брокер» и рядом – объявление помельче: «Ранчо на продажу».

В Гранд-Джанкшн он идет вдоль черной ограды, спускается в полуподвальный этаж, пропахший мужским потом и свернутыми в рулоны картами. Вдоль улицы цвета хаки припаркованы пикапы. Большинство имеют прицепы с прикрепленными сзади на цепях газовыми баллонами. И повсюду люди в пыльной, мятой одежде, сующие никели в красные автоматы с кока-колой. Каски глубоко надвинуты, сложенные ковшиком ладони прикрывают зажженные спички от ветра, над ними вьется лентой сигаретный дымок. Он видит сотню правительственных чиновников с именными бейджами, машины Корпорации по атомной энергии, оборудование поисково-разведочного управления. В витрине магазина – россыпь черных камней. «Походные принадлежности и уран: листинг, торги»[40].

Старатели, вернувшиеся с белых утесов, тщательно изучают новейшие карты аномалий, ведут разговоры о том, чтобы попытать счастья где-нибудь еще. Города содрогаются от двигающихся по улицам пыльных, помятых джипов с оторванными выхлопными трубами, бульдозеров и экскаваторов-погрузчиков. Грузовики с открытыми реечными кузовами, груженные мешками с рудой. Вдоль дорог и на полях – сваленные кучами отбракованные керны[41]. Окурки сигарет, проволока и пыль, пыль… Ни одной захудалой женщины. Пыльные посадочные полосы, маленькие белые самолеты, управляемые ветеранами военно-воздушных сил в рубашках с закатанными рукавами, они счастливы, что снова могут летать. Карты аэрофотосъемки. Рэпид-Сити, Шейенн, Ларами, Бердок, Дьюи, Прингл, Уинд-Ривер, Грантс, Сликрок, Грин-Ривер, Часка-Дистрикт, Остин, Блэк-Хиллз, Биг-Хорнз, Биг-Индиан-Уош, Биг-Бивер.

Может, и Биг-баст[42].

19 Узник одиноких сердец

Биман Зик занимал нижнюю койку и верхнюю позицию. Всегда. Но с сокамерником ему не повезло, это был унылый старый фермер, который только и делал, что сидел на его койке, трещал пальцами и неотрывно смотрел на дверь. Этот ублюдок вообще не разговаривал. И кому нужна такая старая кляча с заскорузлой шкурой? Только не Биману Зику, который мечтал о еде, приправленной укропом, охоте на щуку и любви.

Сын, о, тот был другой. Лучше бы Зика поместили в одну камеру с сыном. У парня была только одна рука (преимущество), и он уже лысел (очень плохо, но кому в темноте это видно), зато какая задница, мягкая и сладкая, как рождественский пудинг. Но сын сидел в камере с французиком, а французик, несмотря на годы, проведенные на лесозаготовках, где единственным занятием было валить деревья и иметь друг друга, был из вечно стоящих на коленях католиков, он почти стер губы, целуя сначала висевший у него на шее золотой крестик, а потом фотографию своей толстой жены и дочерей. Жен. Кто-то однажды заметил, что у него было два комплекта фотографий, и это были фотографии разных женщин. Потом все выяснилось. Одни фотографии были из Литтлтауна, который в Нью-Хэмпшире. Другие – из квебекского Роберваля. В общей сложности тринадцать дочерей, и ни одного хоть бы захудалого сына. Как-то там, в королевстве, он спер кондак[43] в одной маленькой мастерской, потом, выпив полведра картофельной браги, впал в ярость и проломил этим кондаком заднюю стену дома лесопромышленного барона Жан-Жана Путра, который был в отъезде. Французика нашли голым, лежавшим на шелковых простынях в окружении разбросанных в серебряных рамках, перечниц, расшитых шарфов, щеток для волос из красного дерева, восковых свечей, гравированных ножей для разрезания бумаги, пустых бутылок из-под шампанского, книг в кожаных переплетах, шнурков с кисточками от звонков для вызова прислуги, хрустальных ваз, птичьих чучел, пилочек для ногтей с перламутровыми ручками, тростей, флаконов с духами, пуховок для пудры, лаковых туфель, сфальцованной кремовой бумаги, импортных авторучек, нотных листов и телефонного справочника города Ойстер-Бэй, Лонг-Айленд. Единственное, что он произнес: «Позвоните мне когда-нибудь».

Ничего этого Зик не мог рассказать старику-фермеру. То есть рассказать-то было можно и это, и многое другое, но какой толк? Тот не слышал ничего, кроме дьявола, что-то кричавшего ему в ухо, если именно это он быстрым шепотом без конца повторял себе под нос. Биман Зик не мог разобрать ни слова. Поэтому с фермером никто, кроме надзирателя, не общался, предоставив ему упражняться в одиночестве. Говорили, будто то ли сын хотел убить его, то ли он – сына, поэтому их держали врозь. Ходили такие слухи, и так думал Биман Зик, вот почему он, как и все, был удивлен, когда старик повесился.