Под грозой и солнцем

«У меня новость. Я допущен к приемным экзаменам в лесной техникум. Но теперь… Все равно — победа за нами. Ты жди меня. При любых условиях жди…»

Наши войска шли на запад навстречу вражеской армии. Работы на делянках прекратились. С раннего утра до позднего вечера Вера вместе с другими строила дзоты, копала траншеи. Хотелось побежать домой, посмотреть, как там мать с детьми. Но некогда. Потом Вера узнала, что ее семья эвакуирована.

На грузовиках увозили на восток машины и ценное оборудование, женщин с маленькими детьми и раненых красноармейцев. Потом пошли орудия, танки. Не хотелось верить, что сюда придет враг. С минуты на минуту должны были приехать машины и эвакуировать продолжающих строить оборонительные сооружения жителей поселка. Из лесу справа и слева уже доносился орудийный гул.

Потом приехали машины. Только не с востока, а с запада. Не свои, а чужие. Для Веры и других местных жителей с понятным для них языком, но с непонятным, чужим миром, с чужими мыслями, с чужим образом жизни, в чужих мундирах. «Братья по племени», «Освободители». Слова. Слова. А на деле — регистрация, допросы. Всем трудовая повинность. Для коммунистов — расстрел, для активистов местных Советов — концлагеря. Для оставшихся на свободе карелов — стандартные речи о единстве племени. Жителей поселка то и дело подвергали допросам, арестам, пыткам за связь с партизанами. Вера ждала с надеждой и тревогой, что кто-нибудь из своих придет к ней, посоветует, что делать. Но никто к ней не приходил, и она стала работать в прачечной.

Пошли осенние дожди. Пристань, к которой в летнее время причаливали маленькие леспромхозовские катера, качалась от ударов волн. Прачки полоскали белье в ледяной воде на подветренной стороне пристани. Вдруг пришел солдат и сказал Вере, что ей надо следовать за ним в комендатуру.

Снова допрос… Как объяснить, почему она, подруга секретаря местной комсомольской организации, сама не комсомолка? Почему она в начале войны не ушла вместе с ним добровольцем на фронт? Почему не уехала вместе с матерью на восток?..

Вера отвечала односложно: «Так просто, так случилось». Не могла же она рассказать, что был у них с Павлом разговор о комсомоле и о том, что Вера тоже решила стать комсомолкой, но не успела.

— Скажите, какое завещание и задание оставил покойный ваш друг Павел?

— Покойный?! — Вера вскрикнула. — Откуда вы взяли?

— Мы все знаем, — ехидно улыбнулся офицер. — Итак, какое же он дал вам задание?

Вера молча плакала.

— Я жду.

— Так вы же сказали — все знаете. Зачем спрашиваете?

В тот же вечер ее, втолкнув в кузов грузовой машины, повезли на запад, подальше от фронтовой полосы.

Начались переезды из одного концлагеря в другой. Затем ее послали батрачкой к землевладельцу Поутанену.

Хозяйка, высокая худощавая женщина с длинным лицом, презрительно поморщилась при виде новой работницы.

— Ну и ну. Вот они каковы — из русского рая.

— Она — соплеменница, — сопровождавший считал нужным уточнить. — Карелка. Значит, говорит по-фински.

— Знаем мы их, соплеменников, — ворчала хозяйка. — Корми их, одевай, учи жить по-человечески, они все равно волками останутся, в лес смотрят. — И, обратившись к Вере, спросила: — А что ты умеешь делать?.. Ну?! Дикарка какая-то, слова не может сказать.

Хозяйка тяжело вздохнула:

— Что будет с нашей бедной Суоми! Лучшие сыны погибают за освобождение таких вот, а у самих работать некому.

Когда-то у Поутаненов было кому работать. Был крепкий, трудолюбивый и властный хозяин, было два сына, были батраки и батрачки, которых нанимали на время горячей поры весеннего сева и уборки урожая. А потом действительно стало некому работать. Хозяин умер накануне войны. Старший сын уехал в столицу, младший в армии, воюет где-то в карельских лесах. Осенью его отпустили на две недели домой по ходатайству местных властей и старшего брата, но много ли он смог сделать, усталый и издерганный? Удалось нанять на несколько дней женщин и стариков из ближайших хуторов. Кое-как убрали урожай. Летом в хозяйстве было десять коров, на зиму оставили только пять. Таково было хозяйство, куда привели Веру под конвоем и оставили под властью высокой костлявой хозяйки.

Хозяйка повела ее на кухню, сунула в руки кусок хлеба и три остывшие картофелины в мундире. Изучающе смотрела, с какой жадностью Вера набросилась на еду. Еле она успела проглотить последний кусок, хозяйка приказала:

— Ну, пошли!

С уборкой хлева Вера справилась, но когда настало время доить коров, те не хотели подпускать к себе незнакомого человека: топтались на месте, били ногами. Хозяйка, опираясь на косяк двери, презрительно морщилась.

Когда вернулись в дом, хозяйка бросила на пол перед Верой, на которой было латаное-перелатанное легкое платьишко, старое серое платье из грубого сукна, буркнула:

— Носи. Стыдно перед людьми из-за тебя. И помни мою доброту.