Под грозой и солнцем

Снег и метели замели дороги. По шоссе иногда проезжали снегоочистители, а за ними колонны грузовиков. От шоссе до дома — полкилометра открытой равнины Вера должна была расчищать лопатой. Зачем? Ведь никто сюда не ездил не то что на машине, даже на лошадях.

…Но вот однажды утром к дому подкатили сани. Хозяйка, взглянув в окно, вскрикнула и выбежала во двор без платка. Из саней поднялся солдат. Опираясь на хозяйку с одной стороны и на возчика с другой, он еле передвигался.

Хозяйка причитала и всхлипывала беспомощно:

— Тауно, Тауно, что с тобой стало, что с тобой будет?..

Это был сын. Долго лежал в госпитале с простреленными легкими, с перебитыми ногами. Теперь приехал на поправку домой.

Хозяйка сама готовила для сына, все остальное должна была делать Вера.

— Вот из-за них, — хозяйка кивнула в сторону Веры, — ты страдаешь. За их освобождение…

Тауно молчал. Смотрел усталыми глазами на Веру. Потом отвел взгляд к окну и ответил с расстановкой:

— Нет, не освободители мы, мать, и не нуждаются они в нашем освобождении. И не за родину мы воюем.

Мать остановила на сыне растерянный, испуганный взгляд:

— А за что же тогда?.. Ты здоровье потерял. За что?

— А черт знает, за что. За какого-то сумасбродного ефрейтора Гитлера. За его финских лакеев.

Мать испуганно взглянула в окно. Во дворе никого не было.

— Ты что! — зашипела она на сына. — В своем ли уме? Или у тебя жар? При ней такое говоришь, — она глазами указала на Веру. — Хоть об этом думай.

Сын невозмутимо продолжал:

— А что от нее-то скрывать? Она лучше нас понимает эти дела.

— Господи! И мой сын таким стал. Чем они, большевики, тебя сагитировали? Листовками?

— Нет, свинцом. Все продырявили, только голову оставили на плечах. Чтобы было чем думать. Вот я и начинаю думать.

— Нет, и голова у тебя не в порядке! — мать вздохнула. — За что же бог так жестоко наказывает нас? За что?

Шли дни и недели. Тауно лежал неподвижно, устало и угрюмо уставив взгляд в потолок. Рядом на маленьком столике — лекарства и газеты. Сообщения о военных действиях его уже не интересовали. Глядя на крупные заголовки, презрительно усмехался:

— Победы, победы, всюду победы! Столько побед, что некогда продвигаться вперед и покончить с Советами…

Как-то в воскресенье, когда хозяйка уехала в церковь, а сын должен был слушать богослужение но радио, он обратился к Вере:

— Давай послушаем Москву. Ты переведи, как они там.

Воскресные дни для Веры были самыми приятными. По хозяйству она делала только самое необходимое. И по воскресеньям она имела возможность слушать радио. А тут она услышала голос Родины, узнала, что немецкие войска отброшены от Москвы, наступление финских войск на Карельском фронте приостановлено.

Потом они стали слушать передачи из Москвы не только по воскресеньям. Вечерами, когда хозяйка уходила спать в свою комнату, они включали радио, тихо, чтобы слышно было только им, и Вера шепотом переводила последние известия. А когда выключали радио, Тауно расспрашивал, как Вере жилось в Карелии. И она рассказывала. Ничего особенного у нее в жизни не было — школа, деревня, лесопункт, кружки художественной самодеятельности. Вера занималась в танцевальном кружке. Рассказывая об этом, увлеклась так, что поднялась со стула и показала, как она танцевала когда-то на сцене.

Иногда больного навещали солдаты-односельчане, приехавшие домой на побывку или на поправку после госпиталя. Сидели угрюмые, проклинали войну, домашние неурядицы, злословили над офицерами, полевыми пасторами…

Тауно поправился, но на фронт его уже не послали. Куда ему на войну с укороченной правой ногой, хромому! Хорошо, что мог кое-что делать по дому — колол дрова, ездил за сеном, и то не один, а с Верой. Старика из бедных хуторян, который с начала войны вел хозяйство у Поутаненов, решили отпустить до начала весеннего сева. Хозяйка стала настаивать, чтобы Веру отправили обратно в трудовой лагерь, но Тауно решительно заявил, что Вера будет у них до конца войны, и что она не невольница, и с нею надо обращаться как с членом семьи…

— Членом семьи?!

Хозяйка жаловалась на собственного сына пастору, соседям, даже ленсману.

Чем больше хозяйка сетовала, тем решительнее защищал сын Веру…

Распри между матерью и сыном закончились свадьбой. Вера стала молодой хозяйкой в семье Поутаненов.

Шло время, и у молодой хозяйки родился сын, потом второй, потом дочь… Новое поколение Поутаненов карело-финского происхождения.

Потом… похороны. Сердце солдата-инвалида не выдержало операции на простреленных легких.

Война давно кончилась. Советские граждане, попавшие невольниками в Финляндию, давно уже вернулись домой. Война для них — только кошмарные воспоминания. А у Веры — другая судьба. Трое детей, могила мужа, сама она гражданка Финляндии. Мать мужа, которая с ней примирилась, старая и больная, нуждается в уходе.

Только ночами, когда сон не идет, всплывают далекие воспоминания о родной деревне, о родных, о Павле, которого нет в живых, о шершавой ели у бани, которая неизвестно, стоит ли еще…