Под грозой и солнцем

— Я хотел задать вам один вопрос, но вы всегда уходили, прежде чем я успевал спросить. Почему у вас какая-то тревога в глазах?

— Тревога? — спросила Ирина. — Но ведь у всех сейчас тревожно на душе. Горят села, города… Гибнут люди…

Ирина задумалась.

— Наверно, я никогда не смогла бы быть героем. Когда в начале войны погибла моя мать, я решила умереть, ушла на фронт. Да, хотела умереть на фронте, в бою. Я тогда думала о смерти по-детски. Видела в этом что-то красивое, романтичное. Мне рисовалась такая картина… Идет бой… Я ползу по полю среди ромашек… Перевязываю раненых. Вдруг пуля поражает меня… Я собираю последние силы и привстаю, чтоб еще раз увидеть лес, небо, легкие облака и ветряную мельницу вдали за рекой…

— Почему ветряную мельницу? — тихо спросил Матвеев.

— Потому что мы с мамой жили в деревне, и мне там очень запомнилась ветряная мельница за рекой…

Матвеев тихо сказал:

— Смерть вовсе не так красива, Ирина. И люди не должны о ней думать.

— Теперь я и не думаю об этом, — ответила девушка…

Глаза ее совсем слипались, и, едва договорив фразу, она уснула.

Спящей она казалась почти ребенком. Ему хотелось уберечь ее от невзгод, труда, лишений. Он подкладывал дрова в печурку, стараясь не стучать. И почти с болью подумал, что Ирина не успеет даже проснуться до его ухода. Нет, об этом не надо думать. Главное запомнить ее такой, какая она вот теперь…

Он опустил голову на колени, сидя перед печуркой, и незаметно уснул.

Проснулся Матвеев от легкого прикосновения руки девушки. Она тихо сказала:

— Меня зовут. А вы ложитесь на кровать. Спокойной ночи!..

Когда он проснулся, сквозь маленькое окно палатки стал пробиваться тусклый утренний свет. Тяжелые капли дождя барабанили по брезенту.

Вошла Ирина. Матвеев стал прощаться:

— Пора ехать, — сказал он. — Идет дождь, но это ничего.

Ирина проводила Матвеева до дороги. Он долго держал ее руку в своей и молчал. И она тоже ничего не говорила.

Подошла попутная машина. Матвеев крепко сжал руку Ирины и спросил ее:

— А что, если я вам буду писать? Вы ответите мне?

— Отвечу, — тихо сказала Ирина, улыбнувшись, и добавила: — У вас будет много других хлопот, забудете…

— Нет, не забуду! Сам не знаю, почему, но я уверен, что мы встретимся!

Матвеев заторопился — машина трогалась. Он помахал рукой из кабины, и машина скрылась за густой сеткой дождя.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Снова наступила весна в Карелии. Все вокруг говорило о ней. Днем капала с крыш вода, таяли ледяные сосульки. Дороги почернели, и небо на закате было чистое и прозрачное.

Кончался второй год войны.

В районе Масельгской стекла в окнах домов звенели, не умолкая, — ночью от гула тяжелых грузовиков, днем от орудийной стрельбы, которая с утра до ночи громыхала, в особенности на Тюрпекских высотах.

Эти Тюрпекские высоты получили свое наименование во время войны. Один старший сержант, по фамилии Тюрпек, с горсточкой бойцов отбивал здесь наступление целой бригады. В течение двух дней он удерживал эти высоты, обстреливая из пулеметов все подступы.

Тюрпекские высоты находились недалеко от разъезда № 14, от которого рукой подать было до Масельгской, где проходила линия фронта.

Сюда не раз приезжал старший лейтенант Ларинен. Он работал теперь в политотделе армии.

Сегодня, приехав на Масельгскую, Ларинен направился в резервную роту, которая расположилась на восточной окраине станции.

Завтра этой роте надлежало занять оборону после двухнедельного отдыха. Ларинен хотел побеседовать с бойцами, рассказать им о положении на фронте, о международных делах.

Младший сержант Кябелев, почтительно встретив Ларинена, доложил ему:

— Командир роты только что отбыл в штаб полка. Пройдемте в мою землянку. Теперь прямо не узнаете ее. Комфорт у меня.

Действительно, землянка изменилась с тех пор, как Вейкко заходил сюда. Ее расширили, стены обили дранкой. И вся она напоминала большую корзинку, в которой было необыкновенно чисто и уютно.

— Это кто же у вас такой мастер? — спросил Ларинен, улыбаясь.

— А у нас что ни солдат, то мастер! — ответил один из бойцов, находившихся в землянке.

Кябелев сказал не без гордости:

— Это у нас Куколкин мастерит. Все наши землянки он переделал и украсил.

— Куколкин? — переспросил Ларинен. — Сержант Петр Васильевич Куколкин?

— Нет, это сынок его, Васька.

— Он здесь? — воскликнул Вейкко. — Я хочу его повидать.

Тотчас пошли за Василием Куколкиным, и вскоре он предстал перед Лариненом. Это был двадцатилетний парень, крепкий, похожий на отца фигурой и говором.

— Так, значит, вы сын сержанта Куколкина? — спросил его Вейкко.

Улыбаясь, молодой боец ответил:

— Вот удивительное дело, товарищ старший лейтенант, — я пробыл на фронте не меньше, чем мой батька. Но меня, если и знают, то как его сына.

Бойцы засмеялись. Кто-то сказал:

— Значит, не дотягиваешь до батьки.

— А чем не дотягиваю, сам не знаю, — снова улыбнулся Василий Куколкин. И, обратившись к сержанту Кябелеву, спросил: — Худо ли я вам землянки украсил?

— Отлично украсил! — похвалил сержант. — И вообще боец ты неплохой. Но батька твой чем-нибудь да возвышается над тобой, если слава о нем идет.