Под грозой и солнцем

— Отлично! — радостно воскликнул Матвеев, стараясь приподняться. — Вот только плечо чертовски болит.

— А вы лежите спокойней, не шевелитесь, — сказала сестра и снова ушла.

«Она могла бы пожелать мне спокойной ночи», — подумал Матвеев.

Следующий день не принес никаких перемен. Снова болело плечо. После перевязки Матвеев неподвижно пролежал на своей койке почти до вечера, и, может быть, оттого, что он так спокойно лежал, сестра не подходила к нему, даже когда он обедал.

Под вечер Матвеев сказал ей капризным тоном ребенка:

— Сестра, поправьте мне подушку. Я же сам не могу.

Сестра поправила подушку, и тогда Матвеев спросил:

— Как вас звать, сестра?

— Ирина, — тихо ответила она.

Но разговор снова не получился.

Один легко раненный офицер попробовал было заговорить, но она сказала ему:

— Потом, потом поговорим…

— Когда же потом?

— Вот поправитесь, тогда и поговорим.

— Нет, это неправильно, — запротестовал офицер.

— Это почему же?

— В задачу медицинской сестры входят и разговоры, чтоб облегчить нашу участь.

Раненые рассмеялись. Улыбнулась и сестра.

Матвееву все больше и больше нравилась эта скромная девушка с большими грустными глазами.

Он старался не думать об Ирине, но мысли его снова обращались к ней.

Шли дни, тихие и однообразные. Сестра по-прежнему была молчалива и сдержанна. Только однажды, подойдя к Матвееву, она сказала:

— Какой сегодня чудесный день, мягкий, почти летний!

Эта ничего не значащая фраза наполнила Матвеева радостью, быть может, потому, что касалась житейских вещей, а не перевязки, лекарства или ранения.

Матвеев произнес, с благодарностью глядя на Ирину:

— Как хотелось бы в такой день сидеть где-нибудь на берегу реки и думать о чем-то хорошем, легком…

Ирина ничего не ответила.

Прошел почти месяц. Матвеев совсем поправился и выписался из госпиталя.

В последний раз зашел он в палатку и попрощался с друзьями. Попрощался и с Ириной. Та пожала ему руку и сердечно сказала:

— Пожелаю вам, Матвеев, удачи, счастья. И, главное, не возвращайтесь к нам больше…

Да, конечно, она сказала эти слова, только желая Матвееву не возвращаться в госпиталь снова раненым, тем не менее эта фраза огорчила его. Растерянно улыбаясь, Матвеев посмотрел на Ирину, посмотрел в ее ясные, грустные глаза. Хотелось поговорить, узнать о ней побольше. Хотелось сесть рядом и долго смотреть на ее строгое прекрасное лицо. Но Матвеев сдержал себя. Он только пробормотал слова благодарности и, совсем огорченный, вышел из палатки.

Матвеев долго стоял на шоссе, голосуя попутным машинам. Прошло уже несколько грузовиков, а он все еще ходил взад и вперед вдоль дороги.

Приближался вечер. Стало быстро темнеть. Собственно, сегодня ему не следовало бы ехать. Полагалось выехать завтра, зря он поторопился на ночь глядя.

Медленным шагом Матвеев вернулся в госпиталь и вошел в палатку. Ирина с удивлением посмотрела на него.

— Уже темнеет, — сказал он, смущенно улыбаясь. — А ведь ехать мне не близко. Лучше завтра пораньше выеду.

— Но ведь ваша койка уже занята, — возразила сестра.

— Я попрошу у врача разрешения переночевать у него в палатке.

— Он сейчас в штабе дивизии, — сказала сестра. — Пройдите пока ко мне, подождите его.

«Комната» дежурной сестры была отделена от общей палатки лишь занавеской, висевшей на проволоке. В этом маленьком уголке было уютно. Небольшой стол, скамейка, шкаф с лекарствами, койка, покрытая голубым одеялом, и крошечная железная печь в углу — вот и все убранство.

Матвеев впервые переступил «порог» этого помещения. Он сел на скамейку возле стола. Молчал. Молчала и сестра. Она взяла из шкафа склянку с лекарством и вышла.

На дворе шумел ветер и трепал брезент палатки. Монотонно тикали часы на столе. Им вторил негромкий звон — это, видимо, Ирина что-то размешивала в стакане, готовя раненому питье. Доносилось частое дыхание больных.

«Она позвала меня не для того, чтоб разговаривать, — думал Матвеев. — Позвала просто так, из вежливости. Я не должен сам начинать разговор. Молча посижу полчаса и уйду».

Ирина вернулась. И только теперь Матвеев заметил тяжелую усталость на ее лице. Она сняла белую косынку. Мягкие черные волосы опустились на ее узкие плечи. Матвеев никогда не видел Ирины без косынки. И теперь как бы впервые смотрел на эту маленькую девушку, на ее лицо, обрамленное густыми темными волосами.

Не обращая внимания на Матвеева, Ирина прилегла на койку и устало откинула голову на подушку. Ветер на дворе усилился. Матвеев подложил в печку дров. Они затрещали. Весело загудел огонь.

— Какой у вас усталый вид, Ирина, — сказал Матвеев. — Когда вы отдыхаете?

— После дежурства, — ответила Ирина. И, помолчав, вдруг спросила: — Вы вернулись для того, чтоб поговорить со мной?

— Нет, нет! — воскликнул Матвеев. — Я просто так вернулся… Впрочем…

Матвеев совсем смутился.

— Так о чем же вы хотели со мной поговорить? — вновь спросила Ирина с еле заметной улыбкой.

Матвеев молчал. Ему не хотелось сейчас говорить с ней о чем-то простом и обыденном, а другие слова как-то не шли.

Наконец Матвеев сказал: