Под грозой и солнцем

Нашего пассажира заинтересовал завхоз лесопункта, молодой загорелый парень со светлыми волосами. По акценту можно было определить, что он местный житель, и пассажира удивил его характер. Почему-то ему думалось, что здесь, на дальнем севере, люди угрюмые, молчаливые, а этот парень — как ртуть. Казалось, ему трудно усидеть на месте и еще труднее молчать. Он подсаживался то к одному, то к другому — к знакомым и незнакомым — и завязывал разговор. На катере ехали начальник лесопункта, продавщица магазина 25-го квартала, лектор из Петрозаводска, несколько девушек, возвращавшихся из Аштахмы и из Лоух, и несколько завербованных. Одним завхоз рассказал, как умело старики карелы мастерили уключины из березовых прутьев, — не такие дрянные, как делают наши леспромхозовские мастера; с другими поделился воспоминаниями о Восточной Пруссии, где он воевал, рассказал — хотел попасть в летную школу и не попал.

— Красиво у вас тут! — неожиданно для себя сказал наш пассажир.

— А знаете, сколько островов на этом озере? — воскликнул в ответ завхоз, поглядывая при этом на других. Никто не знал этого, и завхоз с гордостью сообщил: — Ровно столько, сколько дней в году, — триста шестьдесят пять! — И, вздохнув, признался: — Только я не знаю всех названий, полсотни знаю, а больше — нет.

— Неужели каждый остров имеет название? — усомнился наш пассажир.

— Каждый! — уверенно воскликнул завхоз. — Люди тут веками рыбачили и охотились. Есть острова, где хорошие луга, на других ягель растет — корм для оленей, иные богаты ягодами и грибами, а на некоторых — лишь голые скалы. Каждый остров, как человек, свои особенности и свой характер имеет. Как же их было без имени оставить? Только жаль, что не все имена знаю.

— Где тебе знать, чиновнику! — вызывающе посмотрела на завхоза молодая блондинка с открытым, задорным лицом и чуть вздернутым носом. — В твоих учетных книгах острова не значатся.

— Вот я и хочу сделать им переучет, — поддержал парень шутку, но сразу же пожалел об этом, так как блондинка, под веселый хохот подруг, начала атаку.

— Да ведь ты все перепутаешь. Острова — это тебе не волокуши. Волокуши ты еще кое-как пересчитаешь, да и то их у тебя сегодня двадцать, завтра десять, а начни проверять — их наберется все тридцать…

— Что ты задираешься, Хельми? У меня не одни волокуши на учете… — Парень заговорил по-карельски. — Почему ты смеешься над моим учетом? Люди могут подумать, что ты всерьез говоришь.

Наш пассажир с любопытством прислушивался к разговору молодежи. «Веселый народ! — заключил он. — А может, они лучшего и не видели…»

Хельми не стала больше подтрунивать над завхозом, повернулась к подругам и о чем-то зашепталась с ними. Девушки запели «Каким ты был, таким остался…» Но пели они не очень дружно. Хельми недовольно замолкла, песня оборвалась.

Хельми задумалась и стала смотреть на далекий берег. Из ее разговоров с подругами наш пассажир понял, что там у нее дочурка, по которой она соскучилась за несколько дней разлуки.

— Небось и по Алеше не меньше скучаешь? — засмеялась одна из подруг.

— Его нет дома, он теперь на делянке, — уклонилась от ответа Хельми.

— Узнает, что приехала, — птицей прилетит, — продолжала подруга. Хельми не стала спорить. По ее лицу пробежала улыбка.

Улыбнулся и наш пассажир.

«Ко всему привыкают люди, — подумал он. — Везде могут жить. Алеша этой блондинки, видимо, такой же молодой карел, как и этот завхоз».

Мимо катера плыли острова, и казалось, будто не катер, а острова катились на волнах вместе со скалами, полянами, с опушками стройного соснового леса.

— Смотрите, вот здорово! — восхитился завхоз, показывая на сосну, прочно зацепившуюся за расщелину скалы. — Крепкая! Так и надо! Хватайся за что можешь и держись!..

Наш пассажир поднял воротник своей поношенной шинели и снова приуныл. Кое-кто попытался завязать с ним разговор, но он отвечал нехотя, односложно, и его оставили в покое. Через некоторое время к нему подсел начальник лесопункта. Он кивнул в сторону скал и спросил:

— Ну как, нравится?

— Для туристов это, может быть, и интересно, — пробурчал пассажир, — но жить тут… только дикарям.

Все, кто услышал эту тихо произнесенную фразу, с удивлением посмотрели на него, но никто не сказал ни слова в ответ. Нет таких слов, которые были бы сильнее молчания оскорбленного человека. Безмолвие воцарилось на катере. Казалось, громче застучал мотор, сильнее зашумела за катером вода. Ветер утих, или, может быть, его заслонил щит острова…