Под грозой и солнцем

Здесь я родился, провел детство, а потом покинул родные места и вот уже тридцать два года как их не навещал. А все знакомо — помню исчезнувшие дорожки и тропинки, валуны и песчаный мыс. Канал сохранился хорошо. Только все, кажется, сузилось, расстояния стали короче, валуны ниже.

Много приходилось мне путешествовать по своей республике, по стране, по странам Европы. Только все пути вели мимо родной скалы, и теперь я гляжу на нее и с болью чувствую немой укор, словно осуждающий взгляд старой матери, которую сын долго не навещает. Все спешил туда, где люди, где что-то делается, где жизнь кипит и бурлит. А в Луусалми безмолвие. Только озеро Куйтто бушует по-прежнему. И ни души.

Может быть, я так и не нашел бы ни времени, ни дороги к месту своего детства, если бы здесь снова не появились люди. Передо мной генеральный план нового строительства. Вот тут будут прямые улицы, кварталы жилых домов, магазин, клуб, больница, школа, столовая… Ближе к озеру теплоцентраль, биржа, производственные и административные здания. В поселке будет водопровод, канализация, центральное отопление, а для бытовых нужд — газ, вырабатываемый из отходов древесины…

Нас — ни меня, ни строителей — не удивишь газом и водопроводом. Но, разглядывая генеральный план поселка Луусалми, я вдруг вспомнил, как тут, на левом берегу, когда-то я бегал, сломя голову, с горящими углями в глиняном горшке. Спички тогда были слишком дорогим удовольствием, и огонь переносили из избы в избу.

Да, здесь будет образцовый поселок (разумеется, образцовый до тех пор, пока не возникнет еще лучший). А пока почти ничего нет. Есть пилорама. Поднимаются срубы двух четырехквартирных зданий, прорублена широкая просека первой улицы.

— Да ты ли это? — Навстречу идет моя односельчанка Анни — теперь Герасимова, а когда-то была Богданова. У нас, в маленькой деревне, были и карельские, и русские фамилии. Ей лет пятьдесят, но она выглядит молодо и, несмотря на полноту, подвижна, бодра. Ее биография проста, как и все в Луусалми, — работа на своем клочке земли, потом на лесозаготовках, а летом на сплаве. Добрые синие глаза. Я не видел ее лет тридцать, по сразу же узнал.

— Где твоя сестра и мама? А жена? Как дети, здоровы ли? — спрашивает она.

Это всегда первые вопросы у моих земляков. Для них главное — как живут родные. А чем ты занимаешься, что видел, — это не столь важно. Ясно и так, что каждый занимается своим делом.

Пол маленькой, наспех сколоченной, ветхой и низкой избушки скрипит под ногами, когда Анни, твердо ступая, носит на стол нехитрое угощение. Ее хлопоты у стола не мешают нам разговаривать. Перебираем в памяти всех земляков. Они разбрелись по белому свету. Среди них есть учителя, офицеры. Многие работают лесорубами, одни далеко, а другие — таких большинство — тут поблизости: в Кепе, в Куусиниеми, Шоньге, Ухте. А она, Анни, гордится тем, что первой возвращается в родные места. Вслед за ней придут и другие.

— А ты не думаешь вернуться домой? — спрашивает она в упор, останавливаясь с миской свежей рыбы.

Как ей ответить? Сказать то, что я думал в тот момент: вернусь. А вдруг обману?

У Анни мужа убили на фронте. Взрослые дети работают недалеко, тоже в лесу. Маленький, удивительно бойкий мальчик сооружает на полу пирамиду. Это ее сын от второго брака.

— А как же с ним? — спрашиваю я. — Где он будет учиться? Ведь школа далеко.

— Здесь он будет учиться, — отвечает Анни уверенно. — Ему шесть лет. В Луусалми будет школа, все будет здесь. И тебе найдем дело, только вернись.

Вечереет. Возвращаются рабочие. Со многими я вместе воевал, с другими встречался на длинных и далеких путях по белому свету, есть среди них герои моих очерков, опубликованных в газетах. Вот Каллио. Он искусный механизатор, первый в районе водитель амфибий, теперь главный механик. Правда, «ремонтной мастерской» для Каллио служит пока… чурбан во дворе, а из инструмента у него есть лишь кувалда, паяльник и набор гаечных ключей. Он не только механик, но и рыбак. Да какой еще! Каллио от природы обладает чувством юмора и, как всякий рыбак, любит прихвастнуть:

— Поймал я щуку. Схватил за голову, тяну — метра четыре, потом только добрался до глаз. Эта щука не уступает той, которую поймал Вяйнямейнен и из челюсти которой он смастерил кантеле. Слишком большая! Я ее отпустил.

Дорожный мастер Григорий Денисов молча улыбается. Он сам любит пошутить, но при Каллио лучше помолчать.

Денисов построил в Кепе сотни километров лесовозных дорог, а здесь надо все начинать сначала. Он скупо рассказывает, как еще трудно строителям. Они давно уже привыкли к работе на механизмах, а тут приходится обходиться только кирками, лопатами и ломами. Скоро будут и тракторы, и бульдозеры, и грейдеры. Обязательно будут, уверяет меня дорожник.