Под грозой и солнцем

От станции беспрерывно доносился грохот прибывающих и отходящих поездов. Сюда каждый день, каждый час, один за другим, прибывали поезда. Они привозили тысячи и тысячи советских граждан. Люди, прибывавшие из Германии, Австрии, Венгрии или Чехословакии, попадали на перепутье — одному нужно было ожидать поезда, который доставил бы его в Ленинградскую область, другой ехал в Ростов-на-Дону, третий отправлялся в Калининскую область.

На маленькой станции то и дело слышались голоса:

— Сегодня в Калининскую отправляем пять… Из Венгрии прибыло три… В Днепропетровск — полторы…

Эти цифры обозначали — тысячи.

Репатриация шла ускоренным темпом, но в пересыльном лагере скопилось много людей. Среди них было немало больных. Врачей не хватало. Об этом сказал Ларинену комендант лагеря, когда Вейкко приехал сюда.

Услышав слова коменданта, Торопова решила остаться здесь до конца репатриации.

Ларинен и Матвеев вернулись в Прагу. Только через два месяца они вновь вернулись сюда, сопровождая эшелон.

Теперь наконец до отъезда Тороповых оставался всего лишь час.

Тамара Николаевна и Лида, в сопровождении Матвеева и Ларинена, пришли на вокзал.

За вокзалом виднелись высокая гора и черное ущелье, а по другую сторону станционных путей качались желтые диски подсолнухов.

Вокзал был переполнен счастливыми людьми. Подошел поезд, украшенный цветами и флагами. Такие поезда отправлялись на восток ежедневно.

Сегодня уходил последний поезд — пересыльный лагерь заканчивал свое существование.

Тамара и Лида стали прощаться с друзьями. Войдя в вагон, они подошли к окну. Поезд тронулся. Тороповы что-то кричали, махали руками. Вейкко улыбался и тоже махал рукой.

Поезд ушел.

Матвеев, обняв Ларинена, сказал:

— Ну вот, дружище, остались мы с тобой вдвоем.

— А Ирина?

— Она завтра уезжает к моим родителям.

Матвееву хотелось сказать что-нибудь теплое и хорошее своему другу, лицо которого вновь нахмурилось. Помолчав, он тихо произнес:

— Скоро и мы с тобой будем на родине. Ведь ты в свой Петрозаводск?

— Да, — ответил Вейкко.

— И чем будешь заниматься? Писать будешь?

— Хочу учиться, работать, писать… Видишь, какой я жадный к жизни стал.

Друзья покинули опустевший вокзал.

Был уже вечер. На темном небе взошла луна. Она осветила снежные вершины гор, над которыми плыли белые облака подобно большим пенистым волнам.

Кругом было непривычно тихо. Молчал и опустевший лагерь репатриантов. Только глухо шумела Тисса.

Над обагренной кровью землей вставал новый день.

О наступлении этого дня первыми узнали горы, что поднимались выше других. Их сверкающий снежный покров стал постепенно тускнеть на фоне светлеющего неба. Затем слабый отблеск зари заиграл вдруг на самых высоких вершинах и мало-помалу начал опускаться все ниже и ниже. Потом заалел лес. И тогда ночной туман стал торопливо уползать в щели скал.

На склонах горы у каменных домиков ярко засверкали стекла окон.

Большая горная птица, снявшись с утеса, поднималась над ущельем.

Уже давно поезд с репатриантами промчался мимо этих высоких гор. Теперь этот поезд шел вдоль родных полей. На полках вагонов просыпались люди. Они вскакивали и подбегали к окнам. Сердца их наполнялись невыразимым счастьем — они возвращались на родину, и их встречало, во всем своем великолепии, родное торжествующее солнце.

1949

РОДНЫМИ ТРОПАМИ Роман

Жене и другу

Элине Степановне Тимонен

посвящаю

Перевод с финского Т. ВИКСТРЕМ и В. МАШИНА.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Впервые этой весной Вейкко Ларинен вышел поработать на огороде. Он не подозревал, что на этом его хлопоты здесь и закончатся…

Весна была в полном разгаре. Лед уже сошел, но по реке еще тянулись запоздалые льдины. Мутные талые воды подгоняли их, слегка покачивая. Ударяясь о прибрежные камни, льдины жалобно скрипели, крошились и, попадая снова на быстрину, торопливо неслись вперед.

Погода стояла ясная, и можно было легко разглядеть деревья на холме за городом. На березе возле калитки дрожали сережки, отчетливо выделяясь на синеве неба.

С реки веяло прохладой. И вдруг неожиданно пахнуло теплым ветерком, будто кто-то приоткрыл неподалеку дверь жарко натопленной бани.

Ларинен вышел на огород в старой солдатской шинели. Разгоряченный работой, он снял ее и повесил на частокол. Ворот гимнастерки был расстегнут, а фуражка с красным околышем сдвинута на затылок.

Вейкко с трудом долбил ломом твердую, еще мерзлую землю, которая почти не впитывала талую воду. При каждом ударе брызги жидкой грязи летели ему на сапоги, гимнастерку, лицо. Но Вейкко не обращал на это внимания. Он работал с увлечением: ему хотелось быстрее прорыть через весь огород отводную канаву.

В прошлом году Вейкко сажал только картошку, а нынче решил посадить еще огурцы, свеклу и даже помидоры. И много цветов. Мать была не против овощей, но из-за цветов недовольно ворчала:

— Эка невидаль, цветы!.. А им тоже хорошую землю подавай.

В прошлом году под цветами была всего одна грядка. Осенью, когда расцвели георгины, Вейкко спросил у матери, хороши ли они. Она ответила сухо:

— Ничего, красивые.