Под грозой и солнцем

Наступила удивительная тишина. Казалось, люди перестали дышать. Майор Зайков отвернулся и словно случайно коснулся платком глаз. Потом скомандовал:

— Вольно!

Однако люди и теперь не двигались. Саперы продолжали стоять в положении «смирно». Зайков приблизился к строю и сказал:

— Ну, ребята, есть ли у вас что-нибудь сказать?

— Я скажу, — ответил вдруг Карху. И, кашлянув, сержант негромко заговорил: — Товарищ майор… в отношении батальона… то есть как же так, что он вовсе не будет существовать?.. Четыре же года… И даже под Невелем воевали… В Восточной Пруссии… в Инстербурге… Дошли до моря окончательно… Были в Чехословакии… Как же так батальона не будет?

Карху замолчал. Кто-то из бойцов громко спросил:

— Значит, больше не существует наш батальон?

Зайков ответил:

— Товарищи! Наш батальон существовал не зря. Батальон выполнил свой долг перед Родиной, и теперь наше знамя будет храниться в Москве в Генеральном штабе Красной Армии. Батальон существовал, и он будет существовать в истории войны против гитлеровской Германии!.. А я лично, друзья мои, благодарю за верную службу. Каждый из вас отдал своей Родине все, что требовалось. Спасибо, ребята! Давайте скажем на прощанье друг другу, что мы и впредь с честью выполним любые задачи, какие выпадут на нашу долю. Мы выполним их так же честно, как выполняли их в нашем саперном батальоне в тяжелые годы Отечественной войны… Еще раз благодарю вас, товарищи!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Итак, саперный батальон был расформирован, и многие бойцы, демобилизовавшись, уехали к себе на родину.

Одним из первых уехал в Карелию бывший сержант Карху.

Перед отъездом Карху, всегда спокойного, задумчивого и невозмутимого, охватило необычайное волнение. Такое волнение Карху испытывал лишь в те дни, когда батальон вышел к морю и когда пришла весть о победе над Германией.

Но нет, пожалуй, сейчас волнение было иного рода. К чувству необыкновенной радости примешивалась горечь, как в тот день, когда майор Зайков объявил о том, что саперный батальон будет расформирован.

Казалось, и горе разлуки с друзьями и радость возвращения домой одновременно светились в глазах сержанта.

Накануне отъезда Карху по нескольку раз прощался со всеми. Каждому Карху говорил что-нибудь на прощанье.

Только с Вейкко Лариненом Карху попрощался коротко.

— До свидания, Вейкко, — сказал Карху. — Встретимся в Карелии.

— До свидания, Карху, — вздохнул Вейкко. — С тобой-то мы еще увидимся.

На другой день после отъезда Карху Ларинена вызвали в политотдел. Вернувшись оттуда, Ларинен сказал своим друзьям, что он будет работать по репатриации.

— Ежедневно будем возвращать тысячи людей на родину. Вот истинно достойный труд для воина по окончании войны.

Сердечно попрощавшись с друзьями, Ларинен сразу же выехал к месту назначения.

В тот же день уехали и Матвеев с Ириной. Их обоих направили в резервный полк. Туда же откомандировали и Бондарева впредь до отправки его в военное училище. Медсестру Аню отпустили домой. Она немного поплакала и уехала, обещая переписываться с друзьями.

Майор Зайков получил назначение в Вену — комендантом одного из городских районов.

В Праге почти каждое воскресенье устраивали парады. Вслед за воинскими частями шли чешские девушки в национальных костюмах. Девушки с венками на голове несли цветы, и толпа напоминала большой сад.

По вечерам в воскресенье небо Праги озарялось огнями фейерверков.

В эти дни Вейкко Ларинену казалось, что он вновь и вновь переживает день победы, день девятого мая.

Сегодня парад закончился далеко за полдень. Вейкко вернулся в номер гостиницы, чтоб немного отдохнуть от впечатлений дня. Он прилег на диван. Однако ему не лежалось, и он принялся ходить по номеру из угла в угол.

Потом, достав портфель и вынув из него несколько десятков тетрадей, стал перебирать и перелистывать их. Нахмурившись, он принялся что-то писать своим мелким почерком и, перечитывая написанное, одобрительно кивал головой.

Это были дневники Ларинена, короткие и длинные записи, которые Ларинен ежедневно вносил в свои тетради на протяжении всей войны. День за днем записаны были вся война и то, что было после победы.

Теперь эти тетради кипой лежали перед Лариненом.

Снова склонившись над раскрытой тетрадью, Вейкко принялся записывать свои впечатления о сегодняшнем параде.

Кто-то постучал в дверь номера.

— Войдите, — спокойно сказал Вейкко, хотя и был раздосадован, что его прервали.

В комнату вошел Матвеев. Ларинен встал из-за стола, с изумлением глядя на своего друга.

— Ты! Откуда?

Матвеев обнял Ларинена и, торопясь, заговорил:

— Ну, брат, еле тебя нашел! С утра хожу по гостиницам… Меня назначили к тебе в команду. Вот предписание… Прошу принять…

Снова обняв Ларинена, Матвеев усадил его на диван и, понизив голос, таинственно заговорил:

— Вейкко, а ты знаешь, кого я случайно встретил? Андрюшу Монастырева. Ты помнишь его? Высокий такой парень, немного нескладный, но удивительно симпатичный и добряк, каких мало.

— Я хорошо его знаю! — ответил Вейкко.