Под грозой и солнцем

У Кауронена был крепкий пятистенок. Так называют в Карелии дома, где передняя половина разделена на две части. Рядом с сенями были еще две комнаты. Вейкко хорошо помнил, как строили его Кауронены. Это было еще года за два до коллективизации. В этом большом крепком доме жила когда-то большая и дружная семья. У старика — пять сыновей. А теперь половина окон заколочена толстыми досками, хотя стекла были целыми. Сам старик со своей Настой жили в одной из комнат. «Эти доски — вроде демонстрации», — с горечью подумал Ларинен.

Если бы кто-нибудь другой говорил с Вейкко так грубо, он бы не сдержался. Но дяде Ииване Вейкко мог простить все.

Иивана Кауронен и Якко Ларинен, отец Вейкко, были друзьями. В годы гражданской войны они вместе ходили партизанскими тропами и всегда помогали друг другу в беде. В одном из боев отец Ларинена погиб. Вейкко не было тогда еще и года. И с тех пор дядя Иивана всячески старался поддержать семью погибшего друга, хотя у самого было пятеро детей, а хозяйства — лишь клочок земли под картошкой да полуразвалившаяся избушка. При разделе земли ему дали большой участок. А когда сыновья подросли, дядя Иивана построил вот этот самый дом. Вейкко тоже помогал тогда строить вместе с сыновьями дяди Ииваны.

С ними связана и своеобразная история имени Вейкко. Его настоящее имя было Пекка, Петр, но сыновья дяди всегда называли его Вейкко — братишка. И это имя так укоренилось за ним, что вся деревня стала называть его Вейкко. Когда подошло время получать паспорт, Ларинен был уже на учебе. Из сельсовета ему выслали необходимые документы, но и в них значилось имя Вейкко, никто и не подумал проверять его по старым церковным книгам. Ларинен не возражал: Вейкко так Вейкко. Ему даже нравилось это имя.

Когда в деревне основали колхоз, Иивана Кауронен стал его первым председателем и был им до войны и даже после войны. В колхозе работали все пять его сыновей и жена. В доме было вдоволь и денег и хлеба. Когда Вейкко пошел учиться в сельскохозяйственный техникум, дядя Иивана купил ему костюм и снарядил в дорогу.

Но что же теперь так сильно изменило дядю Иивану? Уж, наверно, не то, что его сыновья покинули родную деревню. Ведь все же знали, что он сам их одного за другим отправлял в путь — кого на стройку, кого на курсы шоферов, кого куда. Перемена началась в нем с того, как колхоз объединили с соседним колхозом и во главе укрупненного хозяйства был поставлен новый председатель. Трудно было поверить, чтобы такой человек, как дядя Иивана, мог обидеться, но как иначе объяснить таков поведение старика? Вейкко был уверен, что правильно понимает душевное состояние дяди Ииваны. Тем более что при Кауронене трудодни в колхозе были богаче, людей было больше и работали они лучше. И если, несмотря на все это, человек все-таки отстранен от работы, ему поневоле горько и обидно.

Ларинен пошел к председателю колхоза. Его не было дома. Жена сказала, что он ушел на озеро ставить сети. Вейкко отправился к секретарю сельсовета Мийккуле Ларинену, который являлся и секретарем партийной организации. Мийккула был однофамильцем Вейкко. Во всей деревне только и были Кауронены, Лампиевы, Ларинены и Ларионовы, причем две последние фамилии имели когда-то общее происхождение. Исключением был лишь новый председатель Николай Петрович Кюнтиев, родом из соседней деревни.

Мийккулы тоже не оказалось дома, он был в сельсовете. Когда Вейкко пришел туда, секретарь, нахмурив лоб, сосредоточенно щелкал на счетах.

— Сейчас, сейчас, — сказал он, даже не приподняв головы и продолжая неуверенно передвигать костяшки. Потом решительно сбил счеты и выругался: — Окаянные! Перепутались как черти полосатые! А ну вас! Привет, Вейкко! Мне звонили, что ты приедешь. Садись, сказывай по порядку. Махорку завернешь или папиросы куришь? Угости-ка и меня городским куревом.

Пальцы Мийккулы казались слишком толстыми и грубыми, чтобы держать папиросу или считать на счетах. На его обветренном лице была густая щетина.

Они курили, разговаривали о погоде и о наступлении весны. Докурив папиросу, Вейкко предложил подумать, какие партийные поручения дать коммунистам на время сева.

— Поглядим, кто у нас есть, — сказал Мийккула и вытащил из шкафа папку, как будто без списка не помнил пяти коммунистов, состоящих на учете в партийной организации. Да и их он начал перечислять по должностям, а не по фамилиям. Водя толстым пальцем по бумаге, он читал: — Председатель сельсовета, председатель колхоза, секретарь сельсовета, заведующий избой-читальней, фельдшер. Вот и все.

— И ни одного колхозника, кроме председателя, — усмехнулся Вейкко, хотя это не было для него новостью.

Мийккула продолжал:

— Поручения мы уже дали. Фельдшер — агитатор, заведующий избой-читальней — агитатор…

— Агитаторы-то найдутся, — вставил Вейкко. — Я вот тоже приехал агитировать.

— А что ты предлагаешь? — Мийккула оторвался от бумаги. — Я готов хоть сегодня оставить работу в сельсовете… Во всяком случае, не зарплата здесь удерживает…

В сельсовете Ларинен пробыл недолго. У Мийккулы были свои дела, и он не хотел ему мешать.