Под грозой (сборник)

— В тульских лесах ни птиц, ни зверя — одни

только лешие скачут.

Другой добавляет:

— В Туле пряники медовые, а головы дубовые.

И все смеются. А Антошке обидно. Хочется ему

остановить эти насмешки, да что он сделает— один

против всех? И он только отмалчивался.

А потом еще пуще смеяться стали. Снял он

как-то шапку, чтобы пот вытереть, а сосед фырк-

нул и говорит:

— Гляньте, ребята, у тульского вихры какие.

Все посмотрели и засмеялись. Антошка провел

рукой по волосам и выпачкал лоб. Засмеялись еще

больше. Стали приставать:

— Отчего у тебя вихры торчат?

— Тульские все такие. В Туле только самовары

гладкие, а люди корявые.

И прозвали Антошку вихрастым. Так и при-

липла к нему эта кличка: по имени не называли,

а прямо—вихрастый.

К вечеру пошел дождь, и пока пришло время

шабашить, всех промочило до нитки. Одежда при-

липла к телу, отяжелела, набралось на нее пыли

и грязи, а другой перемены нет. Только в казарме

удалось немного просушить верхнее, а остальное

высохло на нем.

Когда после ужина Антошка лег на нары, то

не слышал ни рук, ни ног, а спина болела, как у ста-

рого. В казарме стоял шум, говор; долго не могли

угомониться шахтеры. Кто в карты играл, кто по-

чинялся, кто разговаривал. А Антошка как лег, так

сейчас же и заснул. Спал, как убитый, а утром,

в ранних потемках, когда на шахтах запели гудки,

едва растолкали его на работу.

И началась с этого дня для Антошки собачья

жизнь. Сегодня его посылали на одну работу,

завтра на другую: то уголь выбирать, то вагончики

с углем откатывать, то кирпичи таскать, то печи

топить. Каждое дело требовало умения, сноровки,

а Антошке было здесь все ново, чуждо. Дома он

не привык к такой работе, а по чужим людям не

жил вовсе. Да и порядки здесь во всем другие, что

ни возьми. Дома печи топят дровами, а здесь

углем. Антошка первое время дивился:

— Что такое? Земля, а горит. И горит—чудно:

сольется в комок, раскалится до бела, как железо,

и жар такой, что и не подступить.

И много нового, дивного видел на шахтах

Антошка. Гудят машины, бегают поезда, по вече-

рам зажигают свет белый, яркий. Его называют—

«ликтричество», а откуда оно идет и как светит—

неизвестно. На шахтах день и ночь работа: гул,

стук, гудки. Люди, как муравьи, ворочаются.

Достают из шахты уголь, ссыпают в кучи, потом

грузят его в вагоны и везут куда-то далеко, по

всему свету.

И никогда тут не бывает тихо, даже в праздник.

Машины в праздник молчат, зато шумят люди пс

казармам, по трактирам, на улице. Напьются пья-

ные и ходят с песнями, с гармониками, кричат,

ругаются.

Антошке скучно в этой толкотне—не привык

он к ней. Дома у них на селе всегда тихо. Собака

залает, корова заревет, дитя заплачет—«а все село

слышно. А тут, как в котле, все кипит, и уйти от

этого шума некуда.

Отца Антошка видел только по праздникам.

Аверьян работал в ночной смене, и выходило так,

что когда Антошка уходил -на работу, отец шел

отдыхать, а когда вечером Антошка возвращался

в казарму, отец уже был в шахте.

По праздникам Аверьян уходил вместе с дру-

гими шахтерами на село, лежавшее вблизи руд-

ника, и возвращался оттуда поздно и навеселе.

Иногда он приносил Антону орехов или пряников,

а иногда ни с того ни с сего бил Антошку.

— Ты мне гляди... не балуй,— строго говорил

он и шлепал Антошку по спине.

Евфросинья всегда горячо вступалась за

Антошку, если его обижали.

— Зачем парнишку трогаешь?—говорила она,

и глаза у нее становились строгими, негодую-

щими.— Ты думаешь, ему сладко тут без матери?

Напьются да и выкомаривают.

— Молчи, баба,—говорил, смиряясь, Аверьян. —

Я ему родитель. Я должен учить его...

— Чего молчи? Не правда, что ли? Завез

хлопца, меж чужих бросил да еще обижает. Жало-

сти у тебя нет...

У Евфросиньи Антошка часто находил защиту.

Она любила детей, а своих не было, и она перено-

сила свою любовь и ласку на чужих.

В праздники Антошке тоже было скучно.

Некуда пойти, нечего делать. Он слонялся возле

казарм, ходил вокруг шахты. Дни серые, осенние,

часто шли дожди, было черно, грязно. Над руд-

ником, не уходя, висит сизая мгла, в ней рожда-

ются и умирают короткие тусклые дни, а ночи

темные, длинные, и ветер степной шумит иногда

так, что даже страшно.

Рудничные ребята привыкли уже к Антошке

и затрагивали его реже, но все-таки доставалось

ему от них. Иной поймает и так, ни за что, за

вихор оттаскает или плюху даст. Антоша уже

и сам научился давать сдачи, и где силой, где лов-

костью, брал верх. И на него уже не стали напа-

дать без разбора.

— Тульский даром, что маленький, а ловкий,—

говорили ребята.—Давеча Сережке так загвоздил.

За себя постоять может...

И стали остерегаться Антошки.

III.

Прошел месяц. До сих пор Антошка работал

наверху, его еще ни разу не опускали в шахту.

О шахте он думал с любопытством и страхом. Ему

хотелось побывать под землей, посмотреть, как

работают, ломают уголь, но и страшно было. Там

темнота кромешная и газы всякие, и, говорят, по

дальним забоям духи нечистые бродят, разными

голосами кричат. Вот еще недавно видели в шахте

кошку. Мяучит, бегает, глаза зеленые, страшные,—

так и горят. Чего кошке в шахту попасть? Не

иначе, как дух нечистый в кошку обернулся

и бегает по штрекам, пугает людей.